Ненависть

Еще помнитъ Володя, какъ передъ самымъ сочельникомъ вызвалъ его Драчъ и они пошли вечеромъ къ Сѣнной площади. Они подошли къ одному изъ тѣхъ старыхъ грязныхъ громадныхъ домовъ, которые стоятъ въ углу между Сѣнной площадью и Горсткиной улицей и которые населены столичной бѣднотою. Они вошли во дворъ, засыпанный рыхлымъ растоптаннымъ, никогда неубираемымъ снѣгомъ, едва освѣщенный тусклыми газовыми фонарями у мрачныхъ подъѣздовъ, прошли по нему въ уголъ и стали подниматься по грязной, пахнущей помоями и кошками лѣстницѣ. Тускло въ какомъ то туманѣ свѣтили небольшие газовые рожки. Желѣзныя перила были покрыты тонкимъ слоемъ льда. На каждой площадкѣ густо пахло отхожимъ мѣстомъ и желтая облупившаяся дверь вела въ общую для всего этажа уборную: они поднялись на пятый этажъ.

— Здѣсь живетъ Далекихъ, — тихо сказалъ Драчъ и осторожно открылъ, незапертую крюкомъ дверь. — Иди неслышно. Послушаешь хорошихъ проповѣдей. Узнаешь, какіе партійцы бываютъ. Малининъ за него стоитъ потому, что они вмѣстѣ въ Шлиссельбургской крѣпости сидѣли. Мало-ли кто, гдѣ и когда сидѣлъ, а потомъ и покаялся.

Осторожно ступая они вошли въ темную кухню и сейчасъ же услышали голосъ Далекихъ за дверью и первое слово, которое они услышали было: — «Богъ».

Драчъ дернулъ за рукавъ Володю и показалъ пальцемъ на дверь. Оба замерли и стали слушать. Говорилъ Далекихъ, кому-то что то объясняя.

— Бога никто, никогда не видѣлъ и Его даже и нельзя видѣть смертному человѣку.

И тема, на которую говорилъ Далекихъ и вся обстановка подслушиванія казались страшными и таинственными Володѣ и онъ навсегда запомнилъ темную бѣдную холодную кухню, тускло освѣщенную отсветами снѣга со двора, и ровный убежденный голосъ стараго рабочаго.

— Если ангелы, которыхъ увидали міроносицы дѣвы на гробѣ Христовомъ были свѣтлы, какъ молнія и имѣли одежды бѣлѣе снѣга, то какъ же сверкающъ долженъ быть Богъ?… Если-бы смертный увидалъ Господа — онъ умеръ бы и какъ же тогда онъ могъ разсказать какого вида Богъ? Тебѣ непонятно?… Изволь, поясню. Какимъ долженъ казаться человѣкъ маленькой, крошечной пушинкѣ, какимъ передъ нимъ является муравей. Вотъ надвигается на такого муравья гора не гора, а нѣчто ужасно громадное и страшное. То-ли раздавить вовсе на смерть, то ли нагнется и подниметь и приметъ въ сторону… Не богъ ли это для муравья? Возьми еще собаку. Она живетъ съ человѣкомъ, она его знаетъ. Отъ него она видитъ свѣтъ, когда онъ зажигаетъ огонь, отъ него она имѣетъ тепло и кормъ. Когда зашибетъ она лапу, или заболитъ у нея что — она бѣжитъ къ человѣку на трехъ лапахъ и показываетъ ему больную, точно проситъ ее полѣчить. Не богъ-ли это для нея? И все таки и муравей и собака видятъ человѣка, потому что онъ передъ ними во всемъ своемъ тѣлесномъ естествѣ. А Богъ — есть Духъ. Понялъ теперь, что это такое? Какъ же не вѣрить и какъ не бояться прогнѣвать Того, Кто всѣ самые даже наши помыслы знаетъ?… Постой… Не стучали ли на кухнѣ?…

Драчъ тихонько взялъ Володю за рукавъ и они быстро и безшумно вышли на лестницу и стали спускаться.

Когда они были на дворѣ, Володя спросилъ Драча:

— Кто это былъ у товарища Далекихъ?

— А это Балабонинъ, знаешь, бѣлобрысый такой, славный товарищъ и убѣжденный большевикъ.

— Ты зналъ, что онъ у него будетъ?…

— Я же его къ Далекихъ и послалъ, чтобы доказать тебѣ, что такое товарищъ Далекихъ и что гадовъ жалеть не приходится.

— Но нельзя же уничтожать людей за одни только ихъ убѣжденія?

— Тѣхъ, кто вѣруетъ именно надо уничтожать безо всякаго сожалѣнія, потому что это и есть самые опасные для насъ люди. Да я другое на судъ представлю. Не безпокойся, сумею достать и прямыя доказательства. Да такѣе люди, какъ Далекихъ… вѣрующие то… они и запираться не станутъ.

Они вышли со двора и шли по узкой панели позади громадныхъ желѣзныхъ корпусовъ Сѣннаго рынка.

— А все таки, — сказалъ тихо Володя, — Драчъ, мнѣ не очень понравилось, что ты подстроилъ этотъ разговоръ о Богѣ и привелъ меня подслушивать. Мнѣ эти прiемы…

Драчъ не далъ договорить Володѣ. Онъ искренно и громко захохоталъ.

— Брось, Владимiръ Матвѣевичъ… Знаю, скажешь: — шпонажъ, подслушиваніе… еще скажешь — провокація!.. Брось эти буржуазные предразсудки… Оставь это для нихъ. Помни: — намъ все… все позволено. И нѣтъ такой гнусности, на которую мы должны пойти если этого потребуетъ польза нашей партіи. Такъ то, милый чистюлечка… ну да увидишь, поработаешь съ нами и поймешь, что намъ все, понимаешь, все позволено!

Володя не нашелся, что возразить, онъ торопливо попрощался и пошелъ по Горсткиной улицѣ, Драчъ пошелъ къ Садовой на трамвай.

Володя ждалъ теперь сочельника, когда былъ назначенъ партійный судъ надъ Далекихъ.

* * *

Часа въ четыре, когда стало смеркаться, Володя подошелъ опять къ тому же дому подлѣ Сѣнной и смѣло поднялся къ квартире Далекихъ. Онъ позвонилъ. Онъ зналъ, что Далекихъ предупредили и что тотъ долженъ ждать его.

Далекихъ самъ открылъ двери Володѣ. Онъ былъ по праздничному прифранченъ, въ новомъ пиджакѣ, съ яркимъ цвѣтнымъ галстухомъ и, какъ показалось Володѣ, навеселѣ.