Ненависть

— Ахъ, мамочка, — недовольно поморщилась Женя и кивнула головою Геннадiю Петровичу, чтобы онъ продолжалъ. Два голоса согласно пошли вмѣстѣ.-

— Въ небесахъ торжественно и чудно,
Спiтъ земля въ сiяньи голубомъ…
Что-же мнѣ такъ грустно и такъ трудно,
Жду-ль чего?.. Жалѣю-ли о чемъ?..

Слезы блистали на Жениныхъ глазахъ. Ей казалось, что это прошло и не вернется никогда. И никогда уже не будетъ такого полнаго, исключительнаго счастья. И развѣ нельзя было вотъ сейчасъ безъ боли оторваться отъ земли и улетѣть въ свѣтлое, бездонное, прекрасное, холодное, прозрачное небо и унести съ собою навсегда, навѣки эту неизъяснимо сладкую радость, что сжимала ея сердце невнятнымъ волненiемъ.

* * *

Была уже ночь, когда Геннадiй Петровичъ собрался уѣзжать. Онъ подтянулъ подпруги, зануздалъ коня и вывелъ его на дорогу. Всѣ вышли его провожать. Все та-же свѣтлая, тихая, таинственная, бѣлая ночь была кругомъ. Упоительная тишина и спокойствiе застыли въ природѣ. Геннадiй Петровичъ какъ то вдругъ незамѣтно очутился въ сѣдлѣ. Женя услышала восторженный шопотъ Гурочки: -

— Онъ сѣлъ безъ стремянъ.

— Какой вы однако джигитъ, — ласково улыбаясь, сказала Ольга Петровна.

— Евгенiя Матвѣевна, — сказалъ, сгибаясь съ сѣдла Геннадiй Петровичъ. — Дайте вашъ платочекъ и положите его вотъ сюда посрединѣ дороги. Я покажу вамъ казачью джигитовку.

Смущенная Женя достала платокъ — она ничего, по правдѣ сказать, не соображала — и положила его тамъ, гдѣ ей указалъ Геннадiй Петровичъ. Гурдинъ отъѣхалъ по дорогѣ шаговъ на сто, повернулъ лошадь, пригнулся къ лукѣ, гикнулъ и далъ шпоры коню. Баянъ распластался надъ дорогой. Точно бронзовый комокъ летѣлъ онъ къ барышнямъ. Жемчужная дорожка пыли стала за нимъ и не садилась. Геннадiй Петровичъ поднялъ правую руку, быстро нагнулся къ самой землѣ, совсѣмъ точно свалился съ сѣдла, повисъ внизъ головою, рука черкнула по пыли и въ тотъ же мигь Геннадiй Петровичъ выпрямился, развернулъ въ поднятой рукѣ бѣленькiй маленькiй платочекъ, схваченный имъ съ земли, поцѣловалъ его, и умчался, точно растаялъ въ хрустальной, прозрачной дали бѣлой ночи.

* * *

Женя сидѣла въ спальнѣ у матери. Ольга Петровна давно сдѣлала ночной туалетъ, поправила подушки и собиралась ложиться. Женя не уходила.

— Мама, ты, какъ думаешь?.. Это онъ для меня сдѣлалъ?..

— Ну какъ!.. Просто хотѣлъ передъ всѣми молодечество свое показать, Поджигитовать хотѣлъ… Онъ-же казакъ. Казаки всѣ такiе. Вотъ и дядя Тиша бывало…

Женя перебила мать.

— Но почему онъ попросилъ мой платокъ?.. Могъ у тебя взять… У Шуры?…

— Просто такъ. Ты-же ближе всѣхъ къ нему стояла. Вотъ онъ у тебя и попросилъ.

— Нѣтъ, не то, мама, — съ какою-то грустною задумчивостью сказала Женя. — Совсѣмъ не то. Ты не понимаешь этого, мама. И это такъ печально. Ты видала? Онъ поцѣловалъ мой платокъ.

— Ну, полно, Женя. Тебѣ все это только показалось. Вотъ вообразила!

— Нѣтъ, мама!.. И мнѣ ужасно, какъ стыдно, что платокъ былъ… помятый… Мама, а вѣдь онъ упасть могъ, когда… внизъ головой?… Скажи, это же очень опасно? Вѣдь и лошадь могла упасть?..

— Да, конечно… Они объ этомъ никогда не думаютъ… Они всѣ отчаянные… И дядя Тихонъ…

Женя опять перебила мать. Никто не могъ дѣлать того, чго дѣлалъ для нея Геннадiй Петровичъ,

— Нѣтъ… Неправда… Развѣ дядя Тихонъ поднималъ когда для тети Нади платокъ?.. Это онъ для меня сдѣлалъ. Только ужасно какъ стыдно, что платокъ такой… Но я никогда ничего подобнаго не предполагала.

— Ты и не думай и не предполагай ничего такого. Ты еще дѣвочка. И кто онъ такой?.. Былъ, ускакалъ и нѣтъ его. Ну, иди, ступай спать. Уже солнце восходитъ.

Женя тихо прокралась въ свою спальню. Въ свѣтлой дѣвичьей комнатѣ барышень пахнетъ свѣжимъ деревомъ, смолою и черемухой. Большой букетъ ея на туалетномъ столѣ свѣшиваетъ нѣжныя, бѣлыя кисти къ краямъ большого фаянсоваго кувшина. Шура свернулась комочкомъ на узкой постели и крѣпко спитъ. На открытомъ окнѣ отдувается налитая золотымъ солнечнымъ свѣтомъ холщевая занавѣска. По дорогѣ идетъ пастухъ и трубитъ въ длинную жестяную трубу. Онъ издалъ протяжный звукъ и проигралъ руладу сегодня, какъ вчера, какъ будетъ играть завтра, какъ всегда. Женя думаетъ: — «тысячу лѣтъ тому назадъ, больше, при варягахъ онъ игралъ такую-же руладу и будетъ ее играть и тогда когда никого изъ насъ не останется. Много пастуховъ перемѣнится, а все будетъ такая же длинная труба и все такъ же печально, призывно будуть звучать ея рулады по раннимъ утрамъ. И коровы такъ-же будутъ отзываться на эти призывы и такъ-же будутъ скрипѣть растворяемыя ворота.

На дворѣ хозяинъ о чемъ-то говорилъ съ хозяйкой, звенѣли жестяные бѣлые молочные кувшины, наполняемые молокомъ. Женя знала: — тамъ запрягали лошадь въ таратайку, чтобы везти молоко въ городъ.