Ненависть

— Такъ, Шура. Вѣрно, Шура. Но почему мы такiя маленькiя, жалкiя и въ этихъ большихъ дѣлахъ никто, никогда о насъ не вспомнитъ и не пожалѣетъ насъ?..

Дома, въ залѣ, стояли зеленыя, лѣтнiя, iюльскiя сумерки. Шура сѣла съ работой у окна. Женя подошла къ роялю и стала играть. Сначала она играла тихо, неувѣренно, потомъ взяла одинъ аккордъ, другой и, вдругъ, съ нечеловѣческою печалью, со страшнымъ надрывомъ растерзанной души запѣла пѣсню Сольвейгъ изъ Пеера Гинта Грига. -

— Зима пронесется, весна пролетитъ…
Весна пролетитъ.
И лѣто пусть минуетъ и осень пройдетъ…
Осень пройдетъ.
Тутъ ты ко мнѣ вернешься, какъ прежде любя,
Какъ прежде любя.
И какъ обѣщала, я буду ждать тебя…
Я буду ждать тебя.
А…Аа. Ааа…Аа-ааа!..

Пѣвучiя рулады неслись, замирая. На дачѣ стояла глубокая тишина. Марья Петровна остановилась въ дверяхъ и не дыша слушала племянницу. Мура и Нина притихли въ саду. На сосѣдней дачѣ, гдѣ обѣдали, перестали гремѣть посудой. Встревоженная, измученная тоскою разлуки Женина душа выливала въ пѣснѣ свое неутѣшное горе.

— Спаси тебя Боже на дальнемъ пути…
На дальнемъ пути.
Господь услышь молитву мою…
Молитву мою.
А, если ты ужъ въ небѣ — я тамъ тебя найду…
Я тамъ тебя найду.
А… Аа… Ааа… Аа-ааа…а!

Въ горькихъ рыданьяхъ Женя упала на клавиши рояля.

— Господи!.. — сквозь слезы вскрикивала она распухшими губами, — Господи!.. Ну, зачѣмъ все это?… За что?..

Марья Петровна и Шура взяли подъ руки Женю и повели ее въ спальню. Женя всхлипывала, кусала губы и не могла удержать слезъ, ручьями лившихся изъ потемнѣвшихъ глазъ.

Ее раздѣли и уложили въ постель. Она долго плакала и тряслась подъ одѣяломъ лихорадочною дрожью. Шура сидѣла надъ нею.

Война еще не была объявлена, но для Жени она уже началась.

IV

Надежда Петровна Вехоткина читала, вѣрнѣе, просматривала газеты лишь вечеромъ, «на сонъ грядущiй». Съ отъѣздомъ въ январѣ мужа въ полкъ она осталась одна на своемъ куренѣ. Все ихъ большое хозяйство легло на ея женскiя плечи. Она не жаловалась. За восемнадцать лѣтъ замужества это уже третiй разъ она провожала мужа на службу. Первый разъ, совсѣмъ молодой она ѣздила съ мужемъ вь полкъ и прожила первые три года замужества шумной и веселой полковой жизнью. Послѣ — надо-же было смотрѣть кому нибудь за хозяйствомъ — она уже всегда оставалась дома, прiѣзжая къ мужу только зимою въ глухое время, недѣли на двѣ. Дома не перечесть, что было рабтоы. Квочки смѣняли одна другую на гнѣздахъ. Однѣ насѣдки ходили съ крошечными въ желтомъ пуху циплятами, другiе подростали и непрерывно и нещадно дрались молодые пѣтушки, Въ закутѣ лежали двѣ свиньи съ поросятами. Весною три кобылы ожеребились. На паевой дѣлянѣ косили сѣно, пшеница наливалась колосомъ, ячмень и овсы поспѣвали, вотъ вотъ придетъ пора и ихъ косить. Огородъ, фруктовый и ягодный сады несли свои заботы У немногихъ хуторянъ были свои машины и къ Надеждѣ Петровнѣ непрерывно приходили казаки просить то сѣнокосилку, то конныя грабли. Народъ не переводился на ея просторномъ базу.

Шла заготовка на зиму варенiй и соленiй — дня не видѣла Надежда Петровна. Она носила на головѣ бѣлый платокъ «кибиткой», какъ носятъ казачки, чтобы не загорѣть и все таки въ бронзу ударили щеки и покраснѣлъ носъ, потемнѣла шея. Босикомъ съ подоткнутой юбкой она въ полѣ такъ управлялась вилами и граблями, что старые казаки только крякали отъ удовольствiя… — «Ну и Есаульша!..»

Но вечеромъ, когда «длинный день покончилъ рядъ заботъ», когда все живое, «вопiющее, взывающее и глаголющее» будетъ удовлетворено пищей, угомонится, уляжется по базамъ и конюшнямъ, усядется по насѣстамъ, когда начнетъ спадать на дворѣ сытный запахъ навоза и парного молока и крѣпче понесетъ изъ сада полынью, хмѣлинами и сухою «богородичною травкой», Надежда Петровна настежь открывала окно и садилась подлѣ него въ мягкое кресло. За окномъ медленно надвигались прозрачныя сумерки. Со степи дышало запахомъ цвѣтущихъ хлѣбовъ, слышнѣе былъ лягушиный концертъ съ леваднаго пруда, по хутору начинались пѣсни, у сосѣдей, Чукариныхъ, въ хатѣ охрипшiй граммофонъ игралъ «Маршъ Радецкаго» и звонко щелкали на улицѣ костяшки айданчиковъ.[5] Сытый, довольный смѣхъ раздавался по хутору.

Надежда Петровна пальцемъ срывала бандероль съ «Новаго Времени» и быстро просматривала газету. Она смотрѣла «покойниковъ» въ черныхъ рамкахъ — не умеръ-ли кто близкiй или знакомый, потомъ читала передовую и телеграммы.