Ненависть

– На моем месте так поступил бы каждый, – в голове назойливым дятлом тюкает мысль,– прямой эфир, прямой эфир твою мать.

– Было страшно? Расскажите.

– Страшно? Да, наверное, очень, – признался Рудольф. – Думал умру, но нет, стою тут весь такой классный. И знаете, сейчас страшнее чем раньше.

– Почему? – чуть растерялась Грета.

 Кругом, насколько хватает глаз, выжженная земля и человеческие тела. Великая миссия, великой Германии.

Руди выпрямился и сказал, глядя в камеру:

– Здесь произошло массовое убийство ни в чем не повинных людей, они не были террористами, пятилетние дети не могут быть террористами, а мы их уби…

Руди подавился, получив удар в солнечное сплетение и рухнул на колени. Боль жуткая, Шульц умеет бить. Сейчас убьет. Ну и ладно.

– Не хорошо ты с героем, – послышался голос Греты.

– Тварь, чуть кулак не сломал, одни кости, – пожаловался Шульц. – Не в себе мразь, видимо не отошел от пыток и плена. Ничего, профилактическая беседа вправит мозги, обещаю, завтра будет идеальное интервью.

– Торчать тут до завтра? Это неудачная шутка? – ужаснулась репортерша.

Руди засмеялся. Смех больше похож на надрывный, болезненный клекот.

– Тебе смешно? – Шульц рывком вздернул на ноги.

– Прямой эфир, – победно выдавил Руди. – Теперь люди узнают, люди поймут, все кончено.

Абель, фыркнув, закатила глаза.

– Наш герой наивен как Адам до нашумевшей истории с бабой и яблоками.

– Ты совсем тупой? – Шульц брызнул слюной. – Никакого прямого эфира нет, репортаж пойдет в записи через час.

– Придется вырезать, потратить время на монтаж, – вздохнула Грета.

– Чего ты хотел добиться своей идиотской выходкой, справедливости, правды? – вспылил Шульц. – Забудь, справедливость здесь я, а такие как ты лишь ступеньки наверх. И такой прыткий сученок как ты, не смеет разрушать то, что я строю. Не зли меня мелкий, крысиный выкидыш. Пошел вон, закончим без тебя. А пока интервью даст руководитель блестящей, контртеррористической операции. Моя минуточка славы!

Рудольф пролетел пару метров и шмякнулся в грязь. Идиот, тупой неудачник, тряпка. Он вскочил, подхватив первый попавшийся камень. Пусть все кончится прямо сейчас. Ствол автомата смотрит в лицо. Дернись, располосуют напополам.

– Ты не сможешь жалкий выродок, кишка тонка, – засмеялся Шульц. Рядом смеялась Грета. Есть ли в жизни что-то более унизительное, чем когда над тобой смеются заклятый враг и прекрасная женщина? Руди выронил булыжник, повернулся, и шатаясь пошел через догорающую деревню. Возле дороги застыл теленок с выпущенными кишками. Чуть дальше два мертвеца, тянули обоженные руки к небу, в последней молитве. Половина тела заброшена на покосившийся забор. Смотри Руди, смотри. Эти люди умерли, чтобы ты жил. Их кровь на твоих руках, эти дети отныне будут являться тебе во сне. Можно отрицать, прятаться, попытаться забыть, залиться вином, это ничего не изменит.

– Есть выживший! – заорали совсем рядом. Из-за развалин появились несколько егерей. Первый тащил на руках ребенка лет двух в белой, измызганной рубашонке. Волосы на голове сгорели. Мелкий, беспомощный, комок с огромными, наполненными слезами глазенками.

Руди застыл, наблюдая, как ребенка уносят в сторону вертолетов. Все вернулось на круги своя. Еще один унтертан, который будет ненавидеть родителей и молиться на портрет фюрера на стене. Скоро он забудет этот страшный день, забудет теплые мамины губы и сильные руки отца. Забудет имя и род, забудет себя. Очередной патрон защелкнется в обойму Третьего Рейха. Шрамы на спине нестерпимо заныли. Теперь Рудольф знал откуда они, кто были родители и почему от прошлого осталось черное, выгоревшее пятно. Память никогда не вернется, да этого уже и не нужно. Жребий брошен.

Руди побрел, не обращая внимания, на следующих тенью бойцов. Он не собираюсь бежать. Время еще не пришло. В полубессознательном состоянии углубился в пышущие жаром развалины, пытаясь отыскать дом Стрелка. Спустя минуту он заблудился в хаосе догорающих изб и торчащих печей. Все изменилось до неузнаваемости, смешанное и раскиданное огненным вихрем.