Нео-Буратино

Тут Папалексиев в знак благодарности схватил туриста за руку и вдруг заговорил по-японски! Все вокруг так и застыли с раскрытыми ртами, а гость в полнейшем восторге залепетал:

— Ну конечно! Я же говорил — это честный человек! Такой приличный господин. Он совершает утренний моцион, а мы его обидели… Ученый человек, он знает мой язык!

Перебивая иностранца, Папалексиев обратился к участковому:

— Вы слышите, товарищ милиционер? А я под кустом не живу, костюма для бедных не имею и японский знаю… Скажите, откуда бродяге знать японский?

Обескураженный участковый, проявив милосердие к Тиллиму, отпустил его за полным отсутствием улик и удалился для разбирательства с японцем, а счастливо выкрутившийся Тиллим продолжил свои физкультурные упражнения. Огибая Трубецкой бастион, он вдруг увидел на горизонте знакомую фигуру Бяни. Старый знакомый, завидев издалека бегущего Папалексиева, почему-то рванул от него с невероятной скоростью. Тиллим был озадачен странным поведением Бяни. Невольно он сопоставил это паническое бегство со своим чуть было не состоявшимся арестом, и в его душу закрались смутные предчувствия. Сделав еще несколько витков вокруг Петропавловки, Тиллим не смог отогнать мрачные мысли и решил, что пора домой. На пороге квартиры его встретил Лева. С обидой в голосе он спросил:

— Позволь узнать, Тиллим, почему ты со мной не здороваешься?

— Вот пришел и здороваюсь, — неуверенно произнес вошедший.

— Нет, не сейчас. Утром, когда мы в коридорчике встретились, я тебя поприветствовал, а ты в ответ — ноль внимания.

— Извини. Не заметил, наверное. Прошу прощения.

Вспомнив свое предрассветное утро, Тиллим никак не мог найти в нем встречи с Левой, и это обстоятельство довело бедного Тиллима до отчаяния.

— Вчера весь день звонили по твоему объявлению, а весь вечер названивала Авдотья из ресторана, — начал было Лева, но Папалексиев его уже не слушал.

Схватившись одной рукой за голову, а другой опираясь о стену, чтобы не упасть, он, пошатываясь, удалился в свою комнату. Здесь он какое-то время стоял, прислонясь к дверному косяку, и пытался осознать, что же все-таки с ним произошло, а его безумный взгляд произвольно блуждал по предметам обстановки, словно в скудном Тиллимовом имуществе могло появиться что-то новое. Наконец он наткнулся на то, чего никак не ожидал здесь увидеть: в углу комнаты Филька с любопытством обнюхивал компактную любительскую камеру, какими обычно пользуются интуристы. Страшное зрелище лишило Тиллима умения дышать. Несколько секунд он беспомощно хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, затем еле слышно проговорил:

— Значит, это правда. Значит, я его избил и отнял… Как же это? Когда же я мог успеть? Ночевал у Авдотьи… Откуда же камера? Это провокация! Мне, наверное, мерещится…

Подойдя поближе, он осторожно дотронулся до предмета, убедившись, что видение материализовалось, взял камеру в руки и внимательно осмотрел ее. Потом Тиллим ущипнул себя за ухо и окончательно понял, что не грезит, но дорогая находка его не обрадовала.

— Нет уж! Спасибо! Не надо мне такой радости: мечты так не сбываются… Чужого мне не нужно!

Он рванулся в прихожую к телефону и долго безрезультатно пытался дозвониться до Авдотьи. Трубка неизменно отвечала короткими гудками. Тиллим негодовал:

— Все занято и занято… Что там у нее творится? Неужели опять мне звонит? Чертовщина какая-то! Это все бабкины проделки. Совсем старуха осатанела: вчера деньги отняла, сегодня чуть в тюрьму не посадила, подсунула мне эту штуковину. Что теперь с ней делать?