Необъяснимая история

Байях. [12]Наши отцы владели тут виллами у моря. Мы с Квинтом часто заплывали далеко от берега, а после лежали на песке. Я любил Квинта превыше других, больше, чем мать, больше, чем Цинтию — мне нравилась Цинтия, потому что она была моей первой наложницей, но ее я не любил. Она была слишком стара, когда наставляла меня, как следует обходиться с женщиной. Почти двадцати семи лет. Я любил Квинта, хотя никогда его не касался. Наша любовь была, как (описанная) у Платона [13][5 стр.]. Как и у меня, у него была наложница. Ее звали Нервой, и, так как она умела красиво играть на кифаре, то у нее не было других обязанностей по дому, кроме как развлекать гостей на пирах. Но любил он меня одного. Мы были ближайшими друзьями. Нам было не больше пятнадцати-шестнадцати лет, мы еще носили красные полосы на туниках. [14]Мы оба изучали право (я — у Гая Акватия Суллы) и готовились к тироциниуму. [15]В отличие от Квинта мне была скучна юриспруденция, и перспектива провести два года мелкой сошкой в суде и еще три — при штабе приводила меня в отчаяние. Я рассказал Квинту, как мой дядя Овидий бросил тироциниум и никогда не служил в армии. Вместо этого он стал клиентом Мессалы [16][2–3 сл. ] (ничего), только писал стихи.

— Но ты не умеешь писать стихи, — возразил Квинт. — Да, кстати, о поэзии твоего дяди — вчера в термах я читал его новую книгу, «Любовные элегии». [17]

— Надо же!

Я признал, что читаю стихи, лишь когда это совершенно необходимо, и книгу дяди еще не открывал. Вскочив, Квинт заявил, что я не знаю, чего лишился, и что мы немедленно исправим упущение.

— В термы! — воскликнул он.

Туда мы и отправились.

В библиотеке мы взяли свиток в богатом чехле из желтого пергамента. Библиотекарь с усмешкой заметил, что сборник станет весьма полезен таким юнцам, как мы: нам не придется тратить время на уроки у рабынь. Я оборвал его, сказав, что мы уже давно усвоили эту науку и что наш интерес к книге проистекает только из любви к поэзии. Библиотекарь фыркнул, но мы оставили это без внимания. Нам не терпелось пройти к бассейну. В то время я даже не задумался над его поведением, хотя позднее [прибл. 10 стр.]

— На Форуме, — прошептал Квинт, — говорят, что император делает это с первой женой твоего дяди Овидия, с Рацилией. Вот почему он с ней развелся, ведь до него дошли слухи. Разумеется, такое нельзя описать в стихах, но в его последней книге все наоборот, рога наставляет именно он.

— Правда? Наставляет рога императору? — спросил я.

Квинт тревожно оглянулся по сторонам. [2 кол.]

Но, оставив эту мысль, мы вернулись к чтению, то есть Квинт читал мне вслух.

— Клянусь Юпитером! — воскликнул я, прерывая его. — Я понятия не имел, что про такое пишут стихи! — и с восхищением повторил только что прочтенные им строки: — «…ласково страстным бедром льнула к бедру моему». [18]Надо признать, подобные стихи совсем не скучны.

— Слушай дальше, — сказал Квинт. — «Вялого ложа любви грузом постыдным я был…» [19]

— Дай посмотреть!

Я выхватил у него свиток. Теперь уже я читал ему вслух. При самых непристойных отрывках Квинт жадно облизывал губы, и мы оба разражались смешками.

11

потому что отец всегда был его преданным другом и соратником во время Гражданской войны, командовал [2 стр. ] Когда Октавиан стал императором, отец так редко бывал дома, что, правду сказать, я его едва знал: он участвовал во многих военных кампаниях. В промежутках между ними он занимал государственные посты, был императорским наместником [20]Августа. В этой должности он имел прямой доступ к императору и получал приглашения на пиры, которые время от времени давал Август. Эти события случались много реже, чем празднества, которые устраивали сенаторы или выскочки-вольноотпущенники, и дом Августа на Палатине был много меньше и не столь нарочито пышным, как у других, например, у нашего соседа Гнея Сальвидиена Альбы, который вечно похвалялся своими домашними термами с мозаичными полами из фригийского мрамора, инкрустированными розовым мрамором с острова Хиос.

Впервые я присутствовал на пиру у императора вскоре после того, как надел мою тогу вирилис. [21]У нас с отцом вышла страшная ссора из-за моих слов, что я не намерен делать карьеру на политическом поприще. Мне в самом деле не хотелось идти, но отец заставил.

Императорский пир был не роскошнее его жилища. Я не обращал внимания на то, что ем, и держался поближе к матери, которая в споре с отцом взяла мою сторону, но не смел надеяться, что после угощения она будет допущена в приемный зал императора. Насколько я знал, обычно на возлияния допускали только мужчин, исключение делалось для императрицы, которая иногда присоединялась к своему супругу.