Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность

С эволюционным преимуществом ноцицепции все предельно ясно: это система сигнализации, позволяющая животному обнаруживать угрозу для здоровья или жизни и принимать меры для защиты. Происхождение боли гораздо менее очевидно. В чем адаптивная ценность страдания? Чем не устраивает простая ноцицепция?{319} Некоторые ученые предполагают, что неприятные эмоции могли усиливать и закреплять воздействие ноцицептивных ощущений, побуждая животных не просто сиюминутно спасаться от вредоносного фактора, но и учиться избегать его в дальнейшем. Ноцицепция голосит: «Уходи!» Боль добавляет: «И не возвращайся!» Но Адамо и другие доказывают, что животные прекрасно учатся избегать опасности безо всяких там субъективных переживаний. В конце концов, посмотрите на роботов.

Инженеры создали роботов, способных вести себя так, будто им больно, учиться на отрицательном опыте и избегать искусственно созданного дискомфорта{320}. В случае животных такое поведение расценивается как свидетельство боли. Однако роботы демонстрируют его без всяких субъективных переживаний. Это не значит, что мы вслед за Декартом провозглашаем животных бездумными и бесчувственными автоматами. Как говорит Адамо, «ни один робот не сможет сравниться по сложности с насекомым». Она имеет в виду, что нервные системы насекомых в своем эволюционном развитии стремились к тому, чтобы обеспечивать сложное поведение простейшими средствами, а роботы – это наглядный пример максимальной подобной простоты. Если нам удается запрограммировать их так, чтобы они выполняли все гипотетически обеспечиваемые болью адаптивные действия, не закладывая в эту программу сознание, наверняка эволюция – гораздо более виртуозный новатор, располагающий гораздо большим временем, – развивала минималистичный мозг насекомых в том же направлении. Поэтому Адамо и считает ощущение боли у насекомых (или ракообразных) маловероятным. По крайней мере, их ощущение боли будет сильно отличаться от нашего. То же самое относится к рыбам. «На мой взгляд, что-то у них должно быть, но что? – рассуждает Адамо. – Возможно, совсем не то, что у нас».

Это принципиально важный момент. Полемизирующие по поводу боли у животных часто исходят из того, что животные либо чувствуют в точности как мы, либо не чувствуют ничего, то есть относятся к ним либо как к уменьшенным копиям человека, либо как к изощренным роботам. Это ложная дихотомия, однако она неистребима, поскольку трудно представить себе что-то среднее. Мы знаем, что у людей бывает разный болевой порог, точно так же, как знаем, что у кого-то бывает менее острое зрение. Но качественно иной вариант ощущения боли представить себе так же трудно, как и лишенное картинки зрение гребешка. Может ли боль существовать без сознания? Если убрать из боли эмоции, останется ли простая ноцицепция или некое промежуточное чувство, на которое у нас не хватает воображения? Боль легче, чем другие чувства, позволяет забыть, что она может быть разной, и даже если мы помним об этом, нам трудно представить, какой именно.

В сентябре 2010 г. Евросоюз распространил положения о защите животных, использующихся в научных целях, на головоногих – группу, включающую осьминогов, кальмаров и каракатиц. Головоногие, будучи беспозвоночными, обычно не подпадают под действие законов, оберегающих позвоночных лабораторных животных, таких как мыши или обезьяны. При этом нервная система у них гораздо обширнее, чем у большинства других беспозвоночных: если у дрозофилы 100 000 нейронов, то у осьминога – 500 млн{321}. Они демонстрируют в своем поведении ум и гибкость, которые и не снились некоторым позвоночным, таким как пресмыкающиеся и земноводные. И, как отмечено в директиве Евросоюза, «имеются научные доказательства их способности ощущать боль, страдание, стресс и длительное негативное воздействие»{322}. Для Робин Крук, которая, работая с головоногими, слыхом не слыхивала о таких доказательствах, это заявление оказалось полной неожиданностью. Судя по всему, власти Евросоюза исходили из того, что явно обладающее интеллектом животное должно быть способно страдать. Однако на тот момент никто не был уверен даже в наличии у них ноцицепторов, что уж говорить о боли. «Между тем, что было к тому времени известно науке, и тем, что было известно науке по мнению законодателей, зияла огромная пропасть», – рассказывает Крук.