Необъявленная война (СИ)

— Я и пытаюсь это понять. Это очень важно для меня, — важнее страха расплаты. — Это фамильная черта: не уметь отличать подделку от оригинала.

— А стоит ли?! — в голосе царила обида.

— Для меня стоит, — лицо Драко выражало надежду.

— Но мое сердце — не игрушка, Малфой! Я тебе не подопытный кролик!

— Только ты сама в состоянии различать собственные эмоции, и, скорее всего, моей крови неподвластна.

— А я не хочу никаких «скорее всего»! — Гермионе хотелось сбежать. — Что, прикажешь так и жить, сомневаясь друг в друге? Это же пытка! Сердечная мука… Вы сами себя наказали! Кларисс тут ни при чем.

— Но я этого не просил! И я почти уверен, что единственный, кто на это пошел до того, как… Желание открыть тебе правду до близости — это вторая причина.

— Ну и зачем?! Попользовался бы моей подавленной волей в полной мере! Ты же собирался…

— Черт! Но не сделал ведь! Ты должна решить, что ты чувствуешь. Сама. Как и я. И в этом я не могу тебе помочь.

— И я тебе не могу, Малфой!

— Это я и без тебя знаю!

Они ссорились. И злились. Не в первый раз в жизни, но в первый раз за то время, что были вместе. Призрачный шанс рассыпался вслед за преступной тайной, увлекая их за собой. Им было гораздо больнее, чем раньше. Намного больнее. Особенно — Гермионе.

Малфой ощущал это. Свою боль. Её. И он всё еще чувствовал… страх. Оттого, что это конец всему. И есть только три слова, которые способны собрать их самих по кусочкам. Но если наплевать на родовые запреты, а Гермиона все равно уйдет…

Драко обречен.

Ее слова резали будто ножом:

— Подожди, если мое чувство — настоящее, а я — зеркало из-за вашей проклятой крови, то никто не может дать мне гарантий, что и ты чувствуешь то же самое!

— Не может, — грустно, на выдохе произнес Драко. — Но иногда, чтобы быть счастливым, нужно рискнуть, даже я это понимаю.

— А ты готов хоть чем-то рискнуть? Хоть чем-то… И не моим сердцем!

Этого вопроса Малфой боялся больше всего.

— Ради тебя я готов отказаться от яда, ведь именно так называла это Кларисс.

— Так от него можно избавиться? — глаза Гермионы испепеляли.

— Да, но это может быть опасно.

— Может быть?! А может и нет?! И ты до сих пор этого не сделал? — («Хотя он же Малфой!») — Так почему не сделаешь теперь? — ведь тогда сердце перестало бы ныть. — Немедленно...

— Я боюсь! — стены дрогнули от признания.

Драко побелел больше прежнего.

На несколько секунд оба замерли. Вдохнули надежду... Выдохнули.

— Чего? — с предыханием спросила Гермиона, чувствуя, как ноги становятся ватными.

— Потерять тебя. А еще — сойти с ума. Забыть обо всём, что у нас было! Вариантов — масса.

— Причем тут твой рассудок? Я не понимаю.

— Когда Арахниус умер, первый из сыновей — Кастор — однажды понял, как лишиться силы волшебной крови, но было уже поздно. Он, конечно, успел предупредить остальных, но со временем его рассудок помутился, превратив наследника древнего рода в тень прежнего Кастора. Через несколько лет он — безумный и проклятый — умер, покинутый всеми. То, как быстро нас настигает расплата, зависит от нас самих. Отказываясь от дара, мы обращаем волшебную кровь против себя. Запускаем яд, стремящийся погубить нас в угоду Кларисс Фламель, и более быстрым способом.

— Господи... — ужаснулась Гермиона. — Но почему?

— Это часть наказания, касающаяся каждого. Арахниус хотел особый дар, он его получил. И отказаться так просто… Нет уж, хотели — получите! Сами виноваты. Знаешь, Грейнджер, не все из Малфоев осмеливались любить, но еще меньше — признаться в этом. Ведь нам нельзя ошибаться, в отличие от многих. Отравленные и отвергнутые, мы вкушаем силу этого «дара», ощущая всю его полноту и неотвратимость, превращаясь в одержимых. Тебе нужен маньяк, помешанный на тебе?

— Ты им не станешь, — уверенно заключила Гермиона. — Не станешь, если научишься верить мне.

— Вера должна быть взаимной, Грейнджер. Мы учимся врать с пеленок, мы врём ради выгоды, врём ради спасения, врём и иногда попадаемся на лжи, мы привыкли... Но сильнее всего мы платим за ложь женщине. Яд превращает нас в Нарциссов.

— Так ваша кровь запрещает вам лгать? — Гермиона оторопела.

— Навсегда. И только в одном. Не каждая согласится так жить.

— А твой отец? Он такой же, как ты? — с интересом спросила Гермиона. Почему-то захотелось узнать, обладает ли этим даром Люциус. Хватило ли у него смелости испытать силу яда.

— Нет, он сделал это ради матери, но спустя не один год. Я же говорил, нам сложно видеть истину и чувствовать ее. Это прозвучит банально, но нас спасает настоящая любовь. Ведь лишь немногие, кто умеет сопротивляться волшебной крови, способны защитить Малфоев, и мы летим на них, как на пламя, и стараемся добиться этого чувства.

— И как же это происходит? Отказ…

— Это всего лишь три слова. И какие именно, ты знаешь. Я просто произнесу их, и все кончится. Или начнется, как посмотреть. Кроме того, во мне станет меньше Арахниуса и будет больше меня самого.

Гермиона долго молчала. Она и не представляла, насколько тяжелым окажется разговор.

— И что же ты хочешь услышать сейчас, Малфой? — нет, она знает, но... — Ты посеял во мне сомнение.