Необъявленная война

Когда в июле 1941 года я уходил в армию, отец показал мне, как останавливать кровотечение, делать нехитрые перевязки. Научил бинто­вать голову; перевязка называется «шапкой Гиппократа».

- Зачем мне такая премудрость? — удивился я.

- Рядом с тобой будут люди, будут раненые. Ты обязан оказывать помощь.

Мне пригодились все эти уроки. Только отцовская мудрость начала доходить, когда его уже не стало. Он умер на исходе войны в той же мо­сковской больнице на Волоколамском шоссе, где годами стоял у операцион­ного стола...

Одуряюще празднично жили мы в победном мае 1945 года под Пра­гой. Но возвращение на родину — еще больший праздник.

Только для меня и моего начальника, теперешнего редактора дивизионки Прокопа Степановича, он был омрачен уму непостижимым обвине­нием в потакании украинскому буржуазному национализму.

За годы войны мы поотвыкли от политических обвинений, а это зву­чало настолько вздорно, что и всерьез-то его не примешь. Начальник полит­отдела дивизии не грозил нам с Прокопом Степановичем оргвыводами, по­нижением в звании (бывший лейтенант уже дослужился до капитана и со­ответственно преисполнился самоуверенности; выше чин — выше офицер­ское мнение о себе), но сурово прочитал лекцию о нашей политической незрелости, идейной неустойчивости, о серьезной политической ошибке. И т. д. и т. п.

Придется объяснить, что к чему.

Местом расположения штаба, штабных подразделений определили го­родок Калуш. Редакция многотиражки прибыла сюда раньше, чем части, дислоцирующиеся в окрестных селах. Мы начали с того, что отправились в редакцию районной газеты устанавливать связи. Прихватили с собой фляж­ку с остатками трофейного спирта. Благодаря чему встреча прошла в об­становке горячего доброжелательства и готовности к прочному содруже­ству. В ходе встречи возникла идея (не поручусь, кто первым сказал «Э-э») совместно выпустить листовку, обращенную к солдатам и офицерам славной дивизии, с победой вернувшейся на родину.

Естественно, что приветствуют доблестное воинство калушские жители. Потому и текст на одной стороне листовки по-украински, на оборотной — по-русски. Несколько фраз — сердечные поздравления и пожелания, на­дежда на нерушимую дружбу между калушцами и солдатами.

Спустя много лет в папочках, где ветераны хранят особенно дорогие им документы, я видел и этот листок грубой сероватой бумаги с украинским и русским текстом.

Он-то и возмутил полковника Гусева, начальника политического от­дела дивизии. Полковник отнюдь не солдафон, но сдержан, сух и аскети­чен. Когда ординарец принес ему где-то раздобытый кусок хрома на са­поги, то был выгнан из хаты.

Мне это понравилось, нравилось, что он избегает ездить на машине или лошади. Предпочитает пешком.

Однажды случилось нам на марше ночью брести рядом, и не располо­женный к излияниям полковник в темноте вдруг рассказал мне, какая у него прекрасная жена — честна и бескорыстна. Если бы он, подобно кое-кому, прислал ей посылку с трофейным барахлом, она бы подала на развод.

Видимо, полковник почувствовал во мне благодарного слушателя. Однако больше никогда не говорил по душам. Зато охотно давал нагоняи. Не всегда безосновательно.

Но грозный разнос за «политически вредную листовку» находился за пределами доступного нашему с Прокопом Степановичем понимания.

Попытаюсь вкратце изложить его обвинительную речь.

Глубоко неверно утверждать, будто мы освободили Прикарпатье, Ста­ниславскую и другие заподноукраинские области. Мы освободили советскую территорию. Делить ее по национальному признаку можно только по недо­мыслию.

Злополучная листовка вольно или невольно заигрывала с местным на­селением. Заигрывать же с ним ни в коем случае не следует. Тут и без того сильны националистические пережитки, орудуют банды современных петлюровцев, убивают наших людей. Война здесь еще не кончилась, неиз­вестно, когда кончится, предстоят жертвы и жертвы.

Любая мягкотелость поощряет петлюровско-бандеровских разбойников. Убедительна для них только сила. (В этом месте он погрозил кулаком — то ли нам, то ли бандеровцам.)

Еще одно подтверждение политического недомыслия — перевод русско­го текста на украинский язык. С какой такой стати? В Советском Союзе есть один главный государственный язык. Советская Армия — армия го­сударства, говорящего по-русски. Стоит отойти от этого принципа, и неумо­лимо возникнут самые нежелательные последствия.

Он, полковник Гусев, ненавидит, презирает великодержавный шови­низм. В национальных делах нужна величайшая осмотрительность. Но и принципальность нужна. Россия — историческое ядро Советского Союза, русский язык — цементирующее начало. Из этого надлежит исходить.

Полковник из командиров, до которых доводили (так это именуется) приказ № 0078/42 от 22 июня 1944 года о депортации украинцев? Исклю­чено. Приказ был известен узкому кругу лиц. О том, почему он остался голубой мечтой авторов, сказал Н. Хрущев на XX съезде КПСС 25 февра­ля 1956 года: «Украинцы избежали этой участи потому, что их слишком много и некуда было выслать. А то бы и их выселили».