Необитаемый город

— У нас тут есть несколько чокнутых, — констатирует Стив, подается к Линде и шепчет: — Но думаю, с Майклом совсем дело плохо. Ему следует показаться психиатру.

— Хорошо, вы и самостоятельно сумеете разобраться с кассовым аппаратом, — говорит Линда, — а я пообщаюсь с Майклом наедине. — Она оставляет Стива у стола и, чуть заметно улыбаясь, направляется ко мне. — Майкл, вы сегодня нормально себя чувствуете?

— Это не имеет значения.

— Почему?

Качаю головой:

— Я не выйду отсюда. Живым.

— Думаете, вашей жизни угрожает опасность?

Я отворачиваюсь. Не хочу говорить, что на меня не стоит тратить время. Она собирается сюсюкать о солнечном свете, или о счастье, или о других глупостях.

— Майкл, пойдемте, хочу показать вам кое-что.

Иду за ней по общей комнате мимо пациентов, протирающих столы, читающих друг другу книги, играющих во всякие дурацкие игры. Я здесь уже два месяца. Какой смысл? Живым мне отсюда не выйти.

Сколько я еще смогу продержаться?

— У меня с вами сегодня особый разговор, — сообщает Линда, останавливаясь у дивана. — Это будет лучший терапевтический сеанс в вашей жизни. — Она замолкает, полагая, что я заговорю, но этого не происходит. Несколько секунд спустя Линда продолжает: — Сегодня у нас социальная терапия, как я говорила Стиву. Мы помогаем вам выработать профессиональные навыки, которые могут понадобиться в реальной жизни. Для большинства это работа уборщиком, но вы все разные. У Стива с уборкой очень хорошо получается, и теперь он приобретает профессиональные навыки. Я знаю, это кажется простым, но игра со старым кассовым аппаратом поможет ему подготовиться к жизни за стенами больницы и получить настоящую работу. Он, как мне кажется, очень близок к этому.

Молчу, не поднимая взгляда от пола, слушаю далекий гудок поезда. Слышу и другие голоса, они сердито шепчут что-то, но я игнорирую. Еще никогда они не сказали ничего хорошего.

— Чем бы вы хотели заниматься?

Качаю головой:

— Я не хочу стать уборщиком.

— Это хорошо; я и не собиралась предлагать. Все может быть гораздо проще. Социальная терапия учит приспосабливаться и не испытывать страха.

Поднимаю настороженный взгляд. Не имеет значения, о чем она попросит меня. Теперь ничто не имеет значения.

— Я хочу, чтобы вы посидели здесь. — Линда подводит меня к дивану. — И посмотрели телевизор.

Вырываю руку и отшатываюсь:

— Не могу.

— Вам и нужно-то всего лишь посидеть здесь, — улыбается она. — Для всех остальных телевизор — это развлечение, вроде как награда. Я даю ее вам в качестве терапии.

— Я не могу, — качаю головой. — Не могу здесь сидеть. Не могу включить телевизор. Не могу его смотреть…

— Мне послышалось или вы сказали: ничто не имеет значения?

— Это имеет!

— Послушайте, — настаивает Линда, вставая между мной и телевизором, — это важно. Ничего не случится.

— Вы не понимаете…

— Я все прекрасно понимаю, — спокойно произносит она, — потому я это и делаю. Телевизоры, мобильники, компьютеры и все остальное — они не для того, чтобы мучить вас. Никто не читает ваши мысли. Никто не внедряется в голову.

— Я не могу, — с трудом выдыхаю. — Не могу это сделать…

— В один прекрасный день вы выйдете отсюда, — говорит она. — Сейчас не верите мне, но придет время — и поверите. И тогда вы станете счастливым, здоровым и свободным. У вас будет дом, работа и друзья. Вы хотите, чтобы и тогда телевизор вызывал у вас ужас?

Мои глаза закрыты. Голова покачивается.

— Посмотрите на меня. — Она берет и удерживает мою голову. — Майкл, посмотрите на меня. — Медленно открываю глаза. — Ну так вот, слушайте. Вы слишком долго прятались от электроники, и, даже когда лекарства дадут результат и галлюцинации прекратятся, вы по-прежнему, в силу привычки, будете ее бояться. Но в ней нет ничего плохого. Вы можете сказать это?

— Нет, — шепчу в ответ.

— Попробуем начать с простого. — Линда усаживает меня на диван, пресекая всякие попытки к бегству. Со своего места я вижу телевизор за ее спиной — черный, безмолвный, глазеющий на меня. — Итак, — говорит она, — начнем с того, что будем сидеть здесь, смотреть и больше ничего, ладно? Не станем его включать, даже можем вытащить вилку из розетки, если хотите, но будем сидеть и привыкать к нему. Сделаем вид, будто в этом мире все в абсолютном порядке.

Мой голос звучит сипло:

— Зачем вам нужно, чтобы я тут сидел? Что со мной будет после этого?

— Ничего с вами не случится. Вот почему я здесь — показать, что ничего с вами не будет. Договорились?

Смотрю на телевизор. Он по-прежнему черный. Скрежещу зубами.

Я не хочу бояться.

— Договорились. — В глазах стоят слезы. — Давайте.

Это не похоже на выключатель в моей голове, как если бы лекарства повернули волшебный рычаг и внезапно все безумие прошло. Но они действуют. Медленно и неуклонно кветиапин меняет взгляд на мир.

Представьте, что смотрите через очень грязное окно и кто-то вдруг протирает его. Оно все еще мутное, в пятнах, но видно уже яснее. Сквозь стекло пробивается свет, и некоторые предметы становятся четче. Самочувствие улучшается.

А это означает, что я был болен.