Необходимо для счастья

— Нет, просто душно. Даже близость реки не смягчает. Да и какая это река — бетонное корыто с водой. Если бы в селе, да у Волги… Я во сне иногда ее вижу.

— Вот туда бы нам сейчас, а? Закатиться бы туда, лодку у дяди Сани Шустерова взять — и на острова с ночевкой. Тишина там какая!

— Тишина там зеркальная. И травяной землей пахнет, мокрыми тальниками, воды в заливах плещущие, рыбные… — И вспомнил, что в свой последний приезд домой часто ловил себя на том, что не хватает стремительной, вечно шумной Москвы, не хватает беспокойной работы, и опять испытал то болезненное ощущение разорванности, когда одна твоя половина живет здесь, а другая находится там и требует автономного права на существование. Неужели это будет продолжаться все время, до самого конца?..

Они пошли в тихий ресторанчик на Пушкинской улице, заняли там столик в углу, и сын стал обдумывать заказ. Выбор не представлял особых затруднений, оба они были неприхотливыми и ели то, что подадут и что можно есть, а вот с выпивкой обстояло сложнее. Отец заказал себе минеральной воды, сыну хотелось чего-то посущественней, но пить одному было скучно, к тому же коньяк дорог, а водка в такую жару при одном упоминании вызывала отвращение. Вина разве?

— Может, выпьешь со мной, пап?

— Не отказался бы, тем более сегодня. Торжественный, праздничный для нас день.

— Так, может, рискнешь?

— Пожалуй, стопочку водки. Только чтобы холодная. А себе возьми коньяку или что ты хочешь. Мне нельзя ни капли, и вин тоже, и пива.

«Для ваших почек это смертельный яд, — сказал ему уролог через месяц после операции. — Вот если пройдет благополучно с годик, тогда разрешите себе стопку водки по праздникам. По самым большим праздникам».

Им принесли закуску, две бутылки воды и два потных графинчика — и коньяк и водка были из холодильника.

— Давай за тебя, — сказал он сыну, — за твою взрослость и самостоятельность. Даже не верится, что ты уже вырос. Быстро и нечаянно как-то вышло — взял и вырос!

— Может, и нечаянно, да не быстро. Мне кажется, я живу очень давно.

— Да? А я вроде и не жил еще. Сорок лет, сорок оборотов Земли вокруг Солнца…

Сын улыбнулся:

— Действительно, при наших скоростях счет на обороты ничтожен.

— У природы свои скорости, и неизвестно еще, кто быстрее крутится, человек или винт твоего самолета. Ну, будем!

Они выпили, отец налил себе воды, а сын стал расправляться с закуской. В ресторанчике было уютно и прохладно, два пропеллера у потолка гнали эту прохладу на них и словно сдували то напряжение, в котором они оба находились. А когда выпили по второй, стало совсем хорошо, — за свою деревню пили, за степь вокруг нее.

— Ну как, лампочка зажглась? — спросил сын.

— Зажглась, — улыбнулся отец, вспомнив, что он часто говорил так, когда выпивал пару стопок на похмелье и чувствовал облегчение. — Лампочка зажглась, но уже красным светом.

— Жалко. Надо это учесть для себя.

— Учти. — Он налил себе воды и приветственно поднял: — За Волгу, за наше село!

— Теперь уж поселок городского типа. Лет через десять — пятнадцать городом станет. Вот я приду к твоему возрасту, он и станет городом. Совсем немного, правда?

— Совсем немного.

Они пообедали и отправились дальше по городу. Посмотрели выставку современной графики в Манеже, постояли возле Третьяковки, зашли в Пушкинский музей. Потом поехали на Ленинские горы.

Отец очень хотел, чтобы его первенец учился в знаменитом университете, который тогда только еще строили, и он сделал попытку, но сын срезался на первом экзамене, хотя и окончил школу с медалью. Он мог бы не срезаться, но его тянуло в небо, а отец настаивал на университете, и не хотелось ему возражать — отец воспринял бы это непослушание как личную обиду, потому что к тому времени он оставил их, по крайней мере юридически, он потерял право руководить их судьбой, и вот эта формальная потеря права только подтвердилась бы непослушанием. Потом отец водил его в Менделеевский на тот же факультет, но он опять срезался и уехал работать в Куйбышев к родственникам матери. Уж после его отъезда, через полгода, если не больше, отец написал ему, что ничего не имеет против летного училища и, стало быть, смирился с желанием сына, и сын поступил и вот уже окончил его, и отец рад, потому что понял свою ошибку и жалеет о прежней настойчивости.

Они поднялись по эскалатору, побродили у Дворца пионеров, постояли возле университета. Стало уже смеркаться, город нарядно лежал внизу, расцвеченный огнями, далеким красным пунктиром уходил в небо тонкий ствол Останкинской телебашни.

— Пап, а помнишь, как мы ходили на выставку, когда ты окончил институт? Весело тогда было, хорошо.

— Хорошо. По-моему, даже счастливо.