Необычайное приключение Васисуалия Сквернослова

— Идём! — Вакула обтряхивал с тулупа снег — Опосля найдём!

— Стоп, ребяты! — встрял я — Там моя деревенька! А до Питера около семи тыщ вёрст!

Вакула уставился на чёрта.

Чёрт уставился на меня.

— Черевички, Оксана — как в бреду пробормотал Вакула.

— Какие черевички? Какая Оксана? Год то на дворе какой?

Кузнец меня не услышал, а чёрт уточнил — И какой же?

— Две тыща семнадцатый от Рождества Христова!

Чёрт присвистнул, а на лице Вакулы изобразилась работа мысли.

Чёрт потянул меня в сторонку — Отойдём-ка!

Мы отошли от Вакулы, застывшего в ступоре.

— Ума палата, да прикинута говна лопата! До него, как до утки: дойдёт на третьи сутки. Ты ничего не напутал, мил человек? — чёрт облизывал красные губы и чесал под хвостом.

— «Как у него член не отвалится от мороза?»

— Да нет!

— Это всё крестик! Добаловался Вакула! — чёрт трижды чихнул.

Я достал сотовый и глянул время — 23:20.

— У тебя GРS-навигатор есть?

Я даже не удивился — Нет!

— Ччёрт! — выругался чёрт — Тогда нужен крестик.

— Нашёл! — Вакула тряс крестик.

— Ты с нами? — встрепенулся Чёрт.

— А я то зачем?

— Видишь ли, мы в петлю угодили. Уже две сотни лет по кругу ходим. Чтобы петлю разорвать, нужен ещё один. Вот ты и появился.

— Да не хочу я в вашей петле болтаться.

— А она уже и твоя! Не согласишься, окажешься дома и снова придёшь сюда. Ну так как?

Я чесал затылок — Аа! Посмотрю, как там Питер!

— Тогда в путь!

— А как?

— Дай-ка! — чёрт потянул лапку к крестику.

Вакула отдёрнул руку — Не замай!

— Объясни ему, мил человек — чёрт уныло ссутулился.

— Что объяснять-то, если я и сам не знаю, как перенестись на двести сорок два года назад?

— Как, как! Крестик то не простой! Он обнаруживает воронку червоточины.

Кузнец ничего не понял, а я подумал, что начинаю бредить.

Но в это время, что-то произошло за нашими спинами.

Мы обернулись.

От сугроба, с низким гулом, на высоте около двух метров, двигалась к нам воронка, отбрасывая тень, в виде круга, на снегу!

— Сработало! — чёрт раздвинул лапки — Беритесь!

Мы взялись за руки (за лапы, если говорить о чёрте), и когда тень воронки приблизилась, шагнули в тёмный круг.

Не знаю, долго мы перемещались или нет. На пару секунд перехватило дыхание.

Глаза я не закрывал.

Но если сказать — Глаза я не открывал — результат будет тот же!

Мрак непроглядный!

Только плясали жёлтые язычки в глазах Чёрта.

Сказалась задержка из-за отклонения в маршруте, и мы оказались сразу в зале, минуя и ступени, и другие залы.

Освещение в приёмном покое было такое: выйдите на улицу в зимний вечер, отойдите от своего подъезда шагов на пять, на семь и вы получите представление об освещённости зала.

Но через минуту глаза попривыкли и я смог разглядеть депутацию запорожцев. Подталкивая друг друга они уже подвигались на выход. Старшина увидел кузнеца.

— Ээ, брат Вакула, где ж тебя чёрт носил?! Мы уж от Матушки идём.

Вакула сморщился, как от кислой сливы, и прижал кулак к карману.

Дверь приёмного покоя отворилась и вышел камергер.

Это я так подумал сначала.

— А есть ли среди вас, други мои, поэт Васисуалий Сквернослив? — протяжно, и несколько в нос, воззвал он к депутации запорожцев.

Запорожцы развернулись и уставились на камергера.

Молчание затягивалось и камергер молвил — Видимо нету...

И только тут до меня дошло, что вызывают то меня!

Васисуалий Сквернослов — это мой литературный псевдоним.

— «Но откуда, и как, в конце восемнадцатого века, могли узнать о том, кто живёт в начале двадцать первого? А может и был в то время такой поэт, о котором забыли впоследствии?»

— Светлейший князь, Григорий Александрович — начал отвечать за всех старшина.

— «Баа! Так это Потёмкин!!»

— Нет среди нас таков...

— Есть! — вышагнул я из среды запорожцев.

На меня уставились, будто только увидели.

Потёмкин оглядел меня, не выказав удивления моей одеждой.

— Матушка императрица благоволит к твоему труду на поэтическом Олимпе, и соизволила дать тебе аудиэнцию.

Он приоткрыл дверь приёмного покоя пошире, и чуть отодвинулся, пропуская меня.

— Я не забыл! — кивнул я Вакуле, цеплявшемуся за мой комбез.

Екатерина сидела у столика, и перебирала карты.

Хоть и пялился я во все глаза на императрицу, но столик поразил меня ещё сильнее.

Потёмкин слегка подтолкнул меня и прошипел — На колении!

Я бухнулся на пол!

— Да будет тебе, друг мой! Встань!

Екатерина подошла ко мне и тронула за плечо.

Я встал с колен.

Передо мной стояла невысокая, дородная женщина, с голубыми, как мартовское небо, глазами, и сильно напудренная.

Она куталась в горностаевую накидку.

В помещении было холодно.

— Наслышана! Наслышана! Говорят, ты Баркова превзошёл? Не прочтёшь нам со Светлейшим что-нибудь?

Я смотрел на Екатерину, не в силах отвести взгляд, и не заметил, как поморщился Потёмкин.

— Матушка, в моих стихах мат-перемат, а ты ведь высоким штилем пишешь свои письма Вольтеру.

— Друг мой, а ты думаешь мы со Светлейшим не матюкаемся? Ну не кобенься, почитай нам.

И я прочёл!