Необычайные похождения Севы Котлова

— Ну, почему ты так?.. Ведь она хотела помочь тебе… Чтобы ты сыграл Тома!

— Не нуждаюсь! — отчеканил Рыжик. — Все это было подстроено! Теперь-то я понимаю… Сколько раз у отца спрашивал: «Кто этот руководитель? Кто?» Он помалкивал. «Сюрприз!» — говорил. А пришел-то не руководитель, а ру-ко-во-ди-тель-ни-ца! Кто ее звал? Кто ее просил? Все нарочно подстроено! Все подстроено!..

— Ну вернись, Вовка!..

— Не вернусь! А ты иди, умасливай ее… Может, сам Тома сыграешь?

— Нет, я не сыграю. Просто не смогу! У меня нет таланта. А у тебя есть! И еще какой! Только ты один можешь сыграть. И ты не имеешь права срывать спектакль. Вот ребята узнают — что тогда будет? Ты же сам говорил, что «искусство требует жертв»! Вот и пожертвуй… Согласись! И что ты там с ней не поделил?

— Не твое дело!

Рыжик быстро зашагал по улице. А я пошел я другую сторону. Пройдя немного, я вспомнил, что обещал Сергеевой вернуться. Но ведь один, без Рыжика, я ей был вовсе не нужен, и поэтому я не стал возвращаться на четвертый этаж, в пустой школьный зал, а тихо побрел по улице с московским названием…

Подслушанный разговор

Я вовсе не хотел его подслушивать. Это получилось совершенно случайно. Просто я до того зачитался и сидел на своем любимом балконе так тихо, что мама совершенно забыла про мое существование. И вдруг я услышал в комнате мужской голос. Сперва я решил, что это Дима или папа, но потом разобрал, что голос другой… Это был Владимир Николаевич.

Я сидел за одной половиной балконной двери, которая была завешана газетами, папиными и мамиными халатами: полярный день все еще мешал нам спать по ночам. Так что мама и Владимир Николаевич меня не видели, хоть я был буквально рядом с ними. А вторая половина двери была открыта, и потому я слышал каждое слово. Правда, иногда мягкий голос Владимира Николаевича начинал звучать так тихо, что мне приходилось напрягать весь свой слух и чуть не всовывать голову в комнату. Но я слух напрягал, а в комнату все-таки не совался…

Сперва Владимир Николаевич тоже похвалил маму за уют. И голос его в ту минуту чем-то напоминал голос Рыжика, когда тот (помните?) с завистью сказал:

— Ую-утно у вас…

Потом Владимир Николаевич заметил, что будет очень хорошо, если мама с папой выберутся к нему в театр. Только не в ближайшие три дня («Эти спектакли лучше смотреть в Москве!»), а позже, когда пойдет какая-то малоизвестная пьеса, «открытая местным театром», как сказал Владимир Николаевич. В общем вначале не было ничего интересного.

Я даже собирался уже покинуть свое убежище, войти в комнату и поздороваться с Владимиром Николаевичем, но тут… Тут он сказал:

— У меня к вам есть одна большая… и очень необычная просьба.

— Пожалуйста! Я всегда рада!.. Если только смогу… — стала уверять мама.

И все-таки Владимир Николаевич не сразу высказал свою просьбу; он еще довольно долго, пока я у себя на балконе просто умирал от нетерпения, ходил по комнате (шаги его то приближались, то удалялись or балкона). Я, забывшись, чуть было не крикнул: «Скорее! Скорей выкладывайте свою просьбу! Мы всем „семейным квартетом“ вам немедленно поможем!» Но я все-таки удержался и ничего не крикнул.

— Понимаете ли, — сказал, наконец, Владимир Николаевич, — вот у вас в доме так уютно…

— Ах, что вы! Что вы! — перебила мама. Но Владимир Николаевич не обратил никакого внимания на ее скромность и продолжал:

— Сразу чувствуется, что в доме женский глаз, женская рука… женская душа…

Последние слова Владимир Николаевич произнес так тихо, что я их еле расслышал.

— Впрочем, я не с того начал, — уже горячей продолжал он. — Я просто хотел сказать, что у нас в доме ничего этого нет. Мы ведь с Рыжиком всегда вдвоем… Мы уже пять лет только вдвоем. И даже дали друг другу священную клятву, что так будет всегда. Это, наверно, по-мальчишески? Да? Но было время, когда нам обоим казалось, что это вовсе не по-мальчишески, что так именно и будет лучше всего. Но потом…

Голос Владимира Николаевича вновь стал то приближаться к балкону, то удаляться от него.

— Потом я понял, что всегда так быть не может. И прежде всего из-за Рыжика. Ведь я часто уезжаю в гастрольные поездки. Надолго уезжаю, а он остается один. Совсем один. И ждет меня, а я там волнуюсь, даю телеграммы, если их есть откуда давать. Иногда ведь в самую глушь тайги забираемся. У нас с Рыжиком крепкое и нерушимое мужское братство! Но все чаще и чаще приходят моменты, когда Рыжику нужна помощь матери… Или такой женщины, которая могла бы стать для него матерью. Конечно… конечно, я понимаю, что заменить ее никто на свете не сможет. Но бывают же добрые, самоотверженные женщины, которые способны почувствовать чужого ребенка своим собственным…

Владимир Николаевич, казалось, ждал, что мама что-нибудь скажет, как-нибудь его поддержит, но мама почему-то молчала. Тогда он продолжал:

— Такая женщина есть. Она бы могла стать для Рыжика настоящим другом, самым преданным… Может быть, даже таким же, как я!

— Вы в этом уверены?.. — спросила мама так тихо и робко, что я даже засомневался: услышал ли я ее голос, или мне показалось?