Необычайные приключения Тартарена из Тараскона. Бессмертный

Кальян, баня и любовь заполняли всю его жизнь. Тартарен и его возлюбленная выходили из дому редко. Кое-когда Сиди Тарт'ри садился на доброго мула, его дама вспрыгивала на круп, и они отправлялись есть гранаты в маленький садик, который он купил неподалеку… Но хоть бы раз он спустился в европейскую часть города! Кутящие зуавы, алькасары, где полно офицеров, вечный лязг сабель под аркадами — этот Алжир, представлявшийся ему столь же безобразным, как любая кордегардия на Западе, он терпеть не мог.

В общем, тарасконец был счастлив. Особенно Тартарен — Санчо, большой любитель турецких сладостей, — тот был в полном восторге от своей новой жизни… У Тартарена — Дон Кихота при мысли о Тарасконе и обещанных львиных шкурах нет-нет да и просыпалась совесть… Но — ненадолго: один взгляд Байи, одна ложка чертовски вкусного душистого варенья, дурманящего, как напиток Цирцеи, — и грустные мысли рассеивались.

По вечерам приходил князь Григорий помечтать вслух о свободной Черногории… Отличаясь неутомимой услужливостью, этот любезный господин исполнял у них обязанности переводчика и даже, в случае нужды, домоправителя, совершенно бескорыстно, из любви к искусству… Кроме него, Тартарен принимал у себя только тэрок. Эти корсары со свирепым выражением лица, которые еще так недавно, сидя в своих темных лавчонках, внушали ему необоримый страх, при ближайшем знакомстве оказались добродушными, безобидными купцами, золотошвеями, кондитерами, кальянщиками; все это были люди благовоспитанные, услужливые, себе на уме, осмотрительные, мастаки по части игры в карты. Чуть не каждый вечер эти господа приходили к Сиди Тарт'ри, обыгрывали его, поедали его варенье, а ровно в десять воссылали благодарения пророку и скромно удалялись.

После ухода гостей Сиди Тарт'ри и его верная подруга проводили остаток вечера на террасе — широкой белой террасе, которая служила их дому кровлей и господствовала над городом. Вокруг множество других террас, таких же белых, озаренных тихим светом луны, уступами спускалось к морю. Ветер доносил звон гитар.

…Внезапно в вышине мягко вспыхивала ясная, как созвездие, полнозвучная мелодия: на минарете ближней мечети появлялся красавец муэдзин, и его белый силуэт отчетливо вырисовывался на темной синеве ночи; дивным голосом, разносившимся далеко кругом, он славословил аллаха.

Байя выпускала из рук гитару, и ее большие глаза, устремленные на муэдзина, казалось, жадно впивали слова молитвы. И пока длилось пение, она вся дрожала от восторга, словно восточная святая Тереса… Тартарен взволнованно смотрел на нее и думал о том, какая это, должно быть, могучая и прекрасная вера, если она способна вызывать такой молитвенный жар.

Тараскон, закрой от стыда свои очи! Твой Тартарен помышляет о вероотступничестве.

XII

Нам пишут из Тараскона

В один прекрасный день Сиди Тарт'ри под безоблачным небом, овеваемый теплым ветерком, верхом на муле возвращался, на сей раз без подруги, из своего садика… Раскорячив ноги, потому что мешали сумки, набитые лимонами и арбузами, сложив руки на животе и покачиваясь всем корпусом в лад трюх-трюху своего мула, убаюканный звяканьем огромных стремян, сомлевший от неги и зноя, доблестный муж ехал среди чудесной природы.

Внезапно, при въезде в город, он был пробужден громовым голосом, который его окликал:

— Такое-сякое чудо морское!.. Да никак это господин Тартарен?

Услышав свою фамилию, услышав веселые звуки южного говора, тарасконец поднял голову и увидел совсем рядом добродушное загорелое лицо Барбасу, капитана «Зуава», — капитан пил абсент и курил трубку на пороге маленькой кофейной.

— А, Барбасу, доброго здоровья! — остановив мула, воскликнул Тартарен.

Вместо ответа Барбасу вытаращил на него глаза — и давай хохотать, так хохотать, что Сиди Тарт'ри от великого смущения съехал с седла на арбузы.

— Ах, дорогой господин Тартарен, какой на вас тюрбан!.. Так, значит, вы правда заделались тэрком?.. А как плутовка Байя? Все поет «Красавицу Марко»?

— «Красавицу Марко»! — с возмущением повторил Тартарен. — Да будет вам известно, капитан, что особа, о которой вы говорите, — честная мавританская девушка, и по-французски она не знает ни слова.

— Байя? По-французски ни слова?.. Да вы что, с луны свалились?

Тут славный капитан захохотал еще громче.

Заметив, однако, что лицо у бедного Сиди Тарт'ри вытянулось, он спохватился:

— Впрочем, может быть, это другая… Я, наверно, спутал… Но только видите ли, господин Тартарен, я бы вам все-таки посоветовал держаться подальше от алжирских мавританок и от черногорских князей!..

Тартарен, изобразив на своем лице свирепость, вытянулся на стременах.

— Кнэзь — мой друг, капитан!

— Хорошо, хорошо, только не сердитесь!.. Не хотите ли абсенту? Нет? Что от вас передать землякам? Ничего не надо? Ну, ну! Счастливо вам попутешествовать!.. Да, кстати, дружище: у меня добрый французский табак, отсыпьте себе на несколько трубок… Да берите, берите! От него вам вреда не будет… Это окаянный восточный табак заморочил вам голову.