Необычное литературоведение

Труднее всего было механизировать труд наборщика, но после многих подступов в 70-х годах изобретается линотип, принцип действия которого сходен с работой пишущей машинки. Темп набора чрезвычайно убыстряется. Линотипы пока еще дороги, доступны только большим типографиям и к началу XX века лишь предвещают дальнейший прогресс полиграфии.

Возвратимся снова в Россию. В первой половине XIX века газеты решительно уступали место журналам, о которых мы будем говорить дальше. Виной тому было сощуренное око самодержавия и церкви, подозрительно смотревшее на ходячие листки, которые собирали вокруг себя неконтролируемых читателей. Журналы, мыслилось предержащими властями, будут читаться дворянами, изредка духовенством и купцами, а в газету заглянет и черная кость. С 1825 года постоянно мирволили Гречу и Булгарину, издававшим «Северную пчелу», но всем было известно, что газетную выручку они регулярно пополняли средствами из кассы Третьего отделения.

Поворот наступил после смерти Николая I, в годы крестьянской реформы. Направление общественной жизни резко демократизировалось, но подозрительная власть старалась держаться прежней политики: скрепя сердце допускать журналы и не давать простору газетам. Все же в сравнении с прежними годами их выпуск заметно усилился.

Огромная роль в развитии русской революционной мысли принадлежала «Колоколу», бесцензурной газете, издававшейся Герценом и Огаревым в Лондоне с 1857 по 1867 год. В столетие основания «Колокола» Академия наук СССР осуществила его факсимильное издание, которое при тираже 7 тысяч экземпляров сразу стало книжной редкостью. Мне часто приходится обращаться к нему как к несравненному свидетельству общественной жизни середины прошлого века, сохранившему такие образцы публицистики, на которые до сих пор нужно равняться.

Программа «Колокола» не могла не затронуть каждое честное сердце: «Везде, во всем, всегда быть со стороны воли — против насилия, со стороны разума — против предрассудков, со стороны науки — против изуверства, со стороны развивающихся народов — против отстающих правительств… В отношении к России мы хотим страстно, со всею горячностью любви, со всей силой последнего верования, чтобы с нее спали наконец ненужные старые свивальники, мешающие могучему развитию ее. Для этого мы теперь, как в 1855 году, считаем первым необходимым, неотлагаемым шагом:

Освобождение слова от цензуры!

Освобождение крестьян от помещиков!

Освобождение податного сословия от побоев!

Не ограничиваясь, впрочем, этими вопросами, Колокол, посвященный исключительно русским интересам, будет звонить, чем бы ни был затронут — нелепым указом или глупым преследованием раскольников, воровством сановников или невежеством сената. Смешное и преступное, злонамеренное и невежественное, все идет под Колокол. А потому обращаемся ко всем соотечественникам, делящим нашу любовь к России, и просим их не только слушать наш Колокол, но и самим звонить в него».

Эти пламенные слова не остались без отклика. В короткое время «Колокол» приобрел огромную популярность. Тайно переправляемые из заграницы революционные листки распространялись по всей России. Они были густо насыщены фактами, которые предоставляли в распоряжение газеты ее многочисленные корреспонденты, в чье число входили не только демократически настроенные люди, но часто и те, кто оставался недоволен каким-либо отдельным случаем беззакония и произвола. Тайком от коллег в «Колокол» писали даже крупные сановники. Круг читателей бесцензурной газеты был очень велик — от студента до царя, хотя отношение разных слоев населения было к ней, естественно, различное. Революционно-демократическая молодежь прежде всего обращала внимание на идейное содержание страниц, а обыватель восхищался тем, как «продернули» какого-нибудь губернского сатрапа, на которого ему в обыденной жизни страшно было поднять глаза. Морщась и раздражаясь, читал «Колокол» Александр II. Не говоря уже о реальной угрозе революции, ему открывались со страниц газеты такие язвы собственного правления, которые он предпочитал бы не замечать.