Необычное литературоведение

Французский язык быстро стал признаком поверхностной образованности, необходимой для «вращения в обществе». Взахлеб читались французские книги, а среди них были не только классические трагедии и сентиментальные романы. «Очерствевшая вольтерьянка», как характеризует Ключевский княгиню Дашкову, будущего первого президента Российской академии (не путать с Академией наук), зачитывалась книгами своего учителя еще в девичьей светлице. Вместе и наряду с французским чтением жадно поглощались первые опыты новой русской прозы, стиха, драмы. Вырастало значение литератора. Замечательный русский писатель, ученый, просветитель Василий Кириллович Тредиаковский при бироновском дворе Анны Иоанновны выглядел шутом, а спустя двадцать лет молодой Александр Сумароков уже формировал общественное мнение в своем журнале, придворные дамы и кавалеры боялись в нем нажить врага, он мог постоять за себя не только шпагой, но и острым словом. Не так давно я написал стихотворение «Русский портрет XVIII века», где попробовал передать атмосферу тех лет. Приведу его начало:

Малаша, Груня или Устя,
Простой дворяночкой, она
Была небось из захолустья
В Санкт-Петербург привезена.

И, терем девичий покинув,

Свалилась, словно с облаков,
В шум неохватных кринолинов,
В стучанье красных каблуков.

Арапы распахнули двери,

И ей большой открылся свет,
Веселый двор Петровой дщери,
Императрикс Елизавет.

Из тысяч барщин и оброков

Слагался тот предолгий бал,
Где пылкий Саша Сумароков
Вручал ей свежий мадригал.

И где чужой и нашей веры,

Пускаясь с юной нимфой в пляс,
Теряли разум кавалеры
От блеска глупых круглых глаз.

Наверно, русское запечье

Дало ей силой колдовской
Нагие руки, грудь и плечи
С их нелюдской голубизной.

Теснился лиф, прямой и узкий,

Розан вздымая на груди,
Когда к ней шел посол французский,
Хромой маркиз де Шетарди.

И тут-то, пьяница из пьяниц,

Игрок, распутник и наглец,
Ну прямо с балу лейб-кампанец
Спроворил деву под венец.