Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

Мария Александровна механически вяжет, а в голове её бегут беспокойные мысли: «Дети подрастают, их надо учить. А где? И как? Нанять гувернантку? Но на это не хватит средств. Того, что зарабатывает Болеслав, едва-едва хватает на то, чтобы сносно жить, да и то при замечательных способностях экономной Даши. Достать денег неоткуда. Муж работает очень много. Вон как он похудел за последнее время и раздражительным стал чрезвычайно, вспыхивает как порох. Он и раньше-то терпеливостью не отличался, а сейчас и совсем… Что же делать? Придётся самой стать гувернанткой своих детей. Благо Даша почти всё хозяйство к рукам прибрала», – решила Мария Александровна и улыбнулась.

В это время во дворе зазвенел колокольчик, и через несколько минут запыхавшаяся Лёля вбежала в комнату, неся на вытянутых руках пачку газет и медицинских журналов. Сверху пачки лежал большой конверт.

– Мама, это, наверное, от дедушки, да?

С тех пор, как семейство Пигута поселилось в Рябково, они получали письма только от отца да изредка от некоторых знакомых. Ни брат, ни сестра Марии Александровны им не писали.

– Наверно, – тихо сказала мать и добавила, – иди, Лёля, играй с братишками, у меня что-то голова болит.

– Ничего, мама, вот папа приедет, он тебя вылечит, ведь он знаешь какой доктор!

– Знаю, знаю… – слабо улыбнулась Мария Александровна. – Иди, иди.

Маленькие Пигуты обожали отца, может быть, потому что видели не так часто, как мать. Мама всегда была рядом, и потому их любовь к ней была такой же необходимой привычкой, как привычка дышать. Когда же появлялся дома отец, становилось весело, шумно и празднично.

Мария Александровна взяла конверт. Адрес был написан незнакомым почерком: «Поместье Рябково Костромской губернии Кинешемского уезда, врачу Пигуте Болеславу Павловичу, в собственные руки». Мария Александровна повертела в руках письмо и сунула его под газеты, вскрыть его она не решилась. Муж не любил, чтобы вскрывали его корреспонденцию.

«Наверное, какое-нибудь служебное», – подумала она и начала просматривать газеты. Одновременно продолжала думать о воспитании детей: «А что на самом деле? Ведь не боги горшки обжигают. Выпишу себе пособий, купим учебники и подготовлю я своих ребят в гимназию, ведь училась же я в Смольном! А может, попытаться на дому маленькую школу сделать, кое-кого из соседских ребятишек пригласить, конечно, бесплатно, лишь бы нашим веселее было заниматься. Надо с Болеславом посоветоваться».

И услышала, как в прихожую вошёл муж. С шумом отряхиваясь от снега, снимая шубу и шапку, он воскликнул:

– Это почему же меня никто не встречает? Иль никого дома нет? Или никто подарков не ждёт?!

Тут же из детской раздался истошный визг, и через столовую вихрем пронеслись все трое ребят. В прихожей некоторое время царила радостная возня, затем в дверях появилась весёлая процессия. Впереди шагала Лёля, она держала в руках большую коробку цветных карандашей, и глаза её сияли от счастья. Следом за ней, держа на изготовку игрушечное ружьё, шёл Володя. Он пристально вглядывался в тёмные углы столовой, стараясь показать, что идёт опытный охотник. За ним Митя тащил за лапу тяжёлого плюшевого медведя. Видно, поднять его у ребёнка не хватало сил, и ноги мишки волочились по полу.

Замыкал шествие их отец. Весёлый, с раскрасневшимся от мороза и возбуждения лицом, он нёс большой свёрток, перевязанный бечёвкой.

– Ну, друг мой, Маруся, ребятишек я гостинцами оделил, а это тебе и будущей дочери, – сказал он, кладя свёрток на стол и целуя в лоб жену. – Ну, как ты тут? Заждалась? – спросил он ласково, но как-то небрежно, даже не дослушав ответ, устало опустился в другое, новое кресло и стал доставать папиросу.

Пара супругов представляла разительный контраст. Он – хоть и невысокий, но плечистый, начинающий немного полнеть, сильный и жизнерадостный мужчина, с громким голосом и быстрыми решительными движениями, ходивший твердым печатающим шагом. Она же – маленькая, хрупкая, всегда немного бледная, грустная и озабоченная, с тихим голосом и почти неслышной походкой. Часто по институтской привычке употребляла в разговоре французские выражения, но сейчас же их смущённо переводила.

За приятный тихий голос, за неслышную походку кухарка Полина прозвала её летающей барыней, хотя Мария Александровна не разрешала себя так называть и очень сердилась, если кто об этом забывал. Но и когда Мария Александровна сердилась – это бывало нечасто – она ни на кого из провинившихся не кричала, однако её выговор, произнесённый спокойным голосом, был таким властным, таким внушительным, что и дети, и прислуга её замечаний боялись и старались впредь не заслуживать.

Болеслав же Павлович в сердцах не только кричал, а иногда выражал своё недовольство польскими ругательными словами, чем немало возмущал жену. Но его шума как-то не очень боялись. Любил он, в отличие от жены, когда его называли барином, может, потому что на это имел не очень-то много прав. И как ни смешно, а те, кто обращался к нему «батюшка барин дохтур», мог рассчитывать на положительное решение той или иной просьбы.