Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

И Лёля, и Митя (в семье его звали Микой) пытались каким-нибудь образом увидеть больных, и это им иногда удавалось с балкона противоположного крыла дома.

Болезнь приняла угрожающий характер. Особенно тяжёлое положение было у мальчиков. Болеслав Павлович пригласил врачей из Судиславля и Кинешмы, но консилиум ничем не утешил.

– Всё зависит от воли Божьей, – произнёс один из старейших врачей Кинешмы, и коллеги из Судиславля ему не возразили.

Такое заключение говорило само за себя. В те годы в распоряжении медиков для лечения этой опасной, редкой в нынешнее время болезни средств не было почти никаких. Всё зависело от организма.

Через десять дней Нина была уже вне опасности, а Володя и Боря чувствовали себя всё хуже и хуже. И несколько дней спустя обоих мальчиков не стало…

Эпидемия дифтерии, прошедшая в Костромской губернии в 1889 году, унесла не одну сотню детей, много их погибло и в Рябковской волости.

Много сил, здоровья и энергии приложили врачи и фельдшеры губернии, в том числе и Болеслав Павлович Пигута, чтобы предотвратить распространение заразной болезни, чтобы потушить возникший пожар. Но спасти заболевших детей удавалось редко. Не удалось спасти и Володю с Борей.

Единственным утешением было выздоровление шестилетней Ниночки и что не заболели этой страшной болезнью ни Лёля, ни Митя.

Смерть сразу двоих детей подкосила Марию Александровну. Целый месяц она тяжко болела. Опасались за её жизнь, но молодой организм победил, и она стала поправляться.

Болеслав Павлович, сам ещё не смирившийся с потерей сыновей, очень старательно и заботливо ухаживал за женой, сам лечил её, приглашал врачей из Кинешмы и даже из Костромы.

Узнав о тяжёлой утрате, происшедшей в семье сестры, и о её болезни, впервые после похорон матери приехал в Рябково Александр Александрович Шипов. Пробыв около недели, он не то чтобы подружился с шурином и племянниками, но во всяком случае, будучи человеком одиноким, любившим свою сестру, стал относиться вполне терпимо к её мужу и очень ласково к детям. Это безмерно радовало Марию Александровну.

Однако после её выздоровления и отъезда брата в семье благополучия не наступило. Не говоря этого один другому прямо, оба супруга мысленно винили в болезни и последующей смерти детей друг друга. И это, конечно, не способствовало зарастанию той трещины, которая уже была в их семье, а, наоборот, с каждым днём углубляло и расширяло её.

Помогало этому и то, что как только жена поднялась, Болеслав Павлович вновь стал проводить каждый свободный вечер вне дома.

Глава седьмая

Прошло ещё несколько лет. Лёля была уже в 6-м классе гимназии; уехал в Петербург и Митя, он уже учился во втором классе гимназии, содержание его в столице взял на себя одинокий дядя – Александр Александрович Шипов. Он тогда уже достиг высокого служебного положения – занимал должность управляющего Государственным казначейством Российской империи.

В 1893 году Нина, учившаяся до этого в рябковской школе, по-прежнему руководимой Марией Александровной, осенью уехала в Судиславль. Там, по предварительному уговору, она будет, как и старшая сестра Лёля, жить у Соколовых и поступит в ту же гимназию. Супруги остались одни.

Болеслав Павлович по вечерам теперь совсем перестал бывать дома. Почти всё свободное время он проводил или в Судиславле у Соколовых, где жили его дочери, или за игрой в карты у соседей-помещиков.

Марию Александровну одиночество вначале угнетало, потом она свыклась и отдала всё своё внимание и любовь школе. Было ей тогда около сорока лет. Именно потому рябковская народная школа, несмотря на небольшие размеры, стала одной из лучших в губернии, и её на всяких учительских съездах, устраиваемых иногда окружным инспектором, постоянно хвалили.

И всё же грустно бывало зимними вечерами в Рябково. Где-то в большой столовой звучала тихая музыка – это Мария Александровна, закончив работу над тетрадями, музицировала. Мелодии Мендельсона, Грига, Шопена и Шуберта, Глинки и Чайковского печально звучали в тишине пустой квартиры.

Даша обычно сидела в бабушкином кресле, что-нибудь вязала или штопала. Иногда обе подруги сидели за столом и перечитывали полученные от детей письма: корявые и грязноватые строчки, написанные Микой и Ниной, или ровные, аккуратные строки, содержащие уже зрелые мысли Елены. Шестнадцатилетняя Лёля была не по годам рассудительной, но чрезвычайно увлеченной только собой, какой-то оторванной от нужд и интересов всей семьи. Это очень огорчало Марию Александровну. Даже Лёлина любовь к Мите, перенесённая на него после смерти Володи, бывшего её самым большим другом в семье, – какая-то странная любовь: она требовала от младшего брата беспрекословного повиновения и поклонения себе. И вообще почему-то Лёля стала считать себя самой главной и важной в семье. А так как другие дети, особенно Нина, этого признавать не хотели, то между ними возникла холодность, которая тоже тревожила Марию Александровну.