Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2

Если ранее весь вопрос заключался в том, что у Пашкевичей не было земли, ведь её давали только на мужчин-членов семьи, а таких было всего двое, то с приходом советской власти, когда землю стали давать на всех едоков, включая и женский пол, положение семьи значительно выправилось, и благодаря большому трудолюбию старших её членов и умению заставить работать с полной отдачей сил и младших, они вскоре после возвращения с севера вполне встали на ноги: завели дополнительный скот и могли существовать относительно безбедно. Случившееся наводнение вновь ставило эту семью под угрозу бедности. Андрей не хотел, да и не мог этого допустить.

А почему он? Да потому, что он был единственным добытчиком в этой семье. Его отец Пётр Яковлевич Пашкевич страдал серьёзным пороком – длительными периодическими запоями, и, хотя славился как мастер на все руки, вследствие участившихся приступов своего порока, а вернее, уже болезни, фактически совсем забросил семью.

Одной из причин развития его пьянства явилась неудачная поездка на север: соблазнённый своим старшим братом Михаилом, Пётр рассчитывал получить большие заработки, а на самом деле потерял почти всё, что имел.

В результате все заботы о семье легли на плечи его уже довольно пожилой жены и старшего сына Андрея.

Закончив уборку урожая, Андрей решил отправиться куда-нибудь на заработки, и не на сезонные, как он делал это до сих пор, а так, чтобы найти себе постоянную работу, которая бы могла прокормить его собственную семью (в ней уже было двое детей) и в то же время оказать хоть какую-нибудь материальную поддержку матери и сёстрам.

Единственным делом, в котором он хорошо разбирался, были лесозаготовки: Андрей прекрасно знал дальневосточный лес, был достаточно грамотен, и потому без особого труда поступил в лесозаготовительную контору Дальлеса на станции Ин, куда с наступлением осени и выехал.

Так как вопрос с жильём на новом месте работы Андрея был неясен, то он пока решил оставить жену и детей у матери в Шкотове до весны, посылая им всё, что только мог урвать из своего заработка.

Перед его отъездом в Шкотово приехала старшая сестра Людмила, или, как все её называли и в доме, и в комсомоле, Милочка, с мужем Дмитрием Яковлевичем Сердеевым. После очередных перевыборов советов он получил должность в Дальневосточном крайисполкоме, членом которого был избран. Естественно, что ему предстояло переехать на жительство в город Хабаровск, где этот крайисполком находился, а с ним направлялась и его жена. Так как Милочка была уже на последних месяцах беременности, то, заехав в Шкотово, Сердеевы решили расстаться. Он, пробыв у тёщи несколько дней, уехал в Хабаровск, чтобы приступить к работе и подготовить квартиру, а Милочка оставалась в Шкотове, чтобы родить и первое время быть под присмотром матери.

Обо всём, что мы только что рассказали, Борис узнал от Кати. Она, признав его уже полностью своим, делилась с ним всеми событиями в её семье. Произошло это уже в конце сентября, когда они вновь довольно часто оставались подолгу в райкоме. Теперь у Пашкевичей жила Милочка, и сидеть по вечерам у них Борису стало неудобно, тем более что и благовидного предлога для этого не стало: Катя закончила ученье, и, следовательно, ни о каких занятиях с ней не могло быть и речи. Днём Борис ещё довольно часто бывал у Пашкевичей, ну а вечера они с Катей проводили в райкоме.

Кроме часов, которые они тратили на работу, у них, конечно, оставалось достаточно времени, чтобы поговорить и о домашних, и о собственных делах. Оставив в комнате, в которой обычно работал Борис, горящую лампу, они уходили в кабинет секретаря райкома, садились на стоявший там диван и подолгу обсуждали самые разные вещи, а иногда просто сидели и молчали, прижавшись друг к другу, временами целуясь. Борис становился всё смелее и смелее, его руки всё чаще и чаще ласкали нежную прохладную кожу Катиной груди, их губы в поцелуях задерживались всё дольше и дольше. Сопротивление девушки становилось всё слабее.

В один из таких вечеров Катя стала фактической женой Бориса. После случившегося, когда они оба опомнились, она села на край дивана, а Борис опустился на пол, уткнулся лицом в её колени и преисполненный чувства счастья, блаженства, необъяснимого стыда и глубокой вины перед доверившейся ему девушкой, которую он любил по-настоящему, бессвязно повторял:

– Родная моя! Любимая! Прости меня, прости!

Он мысленно ругал себя за несдержанность, со страхом ожидал слёз, упрёков и, может быть, глубокой обиды, способной повлечь за собой их полный разрыв. Он понимал, он чувствовал, что всё это заслужил, но раскаяние пришло к нему сейчас, а тогда… Тогда он не думал ни о чём.

Катя подняла руками его голову и в полумраке, царившем в комнате от проникавшего из соседней комнаты света, посмотрела ему в лицо. Затем она нагнулась, поцеловала его в губы и каким-то совсем непривычным для Бориса голосом сказала:

– Ну чего ты просишь прощения? Я ведь сама виновата!

Борис вскочил и, обняв девушку, торопливо заговорил: