Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 2

– Для помощи по дому мы найдём кого-нибудь. Если оба работать будем, то сумеем это оплатить. А учиться надо, надо иметь за плечами специальность. Начнём с тебя, а потом, может быть, когда-нибудь и мне удастся поучиться. Ты куда же поступать-то думаешь? В строительный, ведь здесь лесного нет?

– Да нет, Катя, я думаю в медицинский поступать.

– В медицинский? – протянула Катя. – Так ты врачом хочешь стать?

– Да, – и Борис перечислил все свои доводы.

Помолчав немного, Катя сказала:

– Ну что же, врачом – так врачом, только обязательно хорошим. Таким, как Ашурков, спасший нашу Нинку. Ну ладно, давай спать.

Со следующего дня Борис приступил к подготовке. Он решил заниматься сам. Раздобыв в мединституте программу экзаменов и узнав, что математику там сдавать не нужно, а только русский (письменный и устный), физику и химию, он ещё больше воспрянул духом. Борис понимал, что подготовиться самостоятельно по математике, которая на тот момент в средних школах преподавалась значительно глубже, чем в то время, когда учился он, у него бы не получилось. Нанять преподавателя, конечно, было не на что. Он надеялся, что по тем предметам, которые предстояло сдавать при поступлении, сумеет подготовиться достаточно хорошо и сам. С этого времени ежедневно часов с четырёх дня и до глубокой ночи в большой комнате горел свет от старой настольной лампы, которую вместе с таким же стареньким письменным столом Алёшкины купили на Сенном рынке, – это, обложившись учебниками и тетрадями, сидел Борис и тщательно штудировал программу средней школы по химии, физике и русскому языку.

В конце июля Алёшкин отправился в мединститут и, обратившись к секретарю приёмной комиссии, студенту пятого курса Антипову, выяснил, что на первых трёх курсах института имеются два потока: дневной и вечерний. Поступив на вечерний, днём можно где-нибудь постоянно работать. Мужчин в институт поступает очень мало, и если Борис сумеет сдать экзамены хотя бы на тройки, он всё равно поступит. Алёшкин тут же написал заявление на вечерний поток, заполнил анкету абитуриента и, вернувшись домой, рассказал обо всём жене. По её совету он ещё усерднее засел за занятия.

Экзамены вечернего потока начались 10 августа 1935 года, первым было сочинение по русскому. В большом зале института сидело около 300 человек. На доске были написаны три темы сочинений, Борис выбрал тему о Владимире Ильиче Ленине. Немного подумав, он, без всякого черновика (хотя разрешалось его использовать), начал писать всё, что он знал и читал о Ленине у Маяковского, у других писателей, у Сталина, Ярославского и Крупской. Ведь, как никак, а он в свои 28 лет уже был достаточно политически развит и о вожде мог рассказать немало.

Два часа промелькнули, как одна минута, и, исписывая пятый лист, Борис почувствовал, что пора закругляться – время истекает, и он может не успеть проверить написанное. Так и вышло. Прозвенел звонок, по рядам прошли помощники экзаменатора, безжалостно отбирая у всех законченные и незаконченные сочинения. Взяли его и у Алёшкина, он едва успел расписаться.

Следующие два дня, в ожидании устного экзамена по русскому языку, Борис буквально не отрывался от книг, главными из них были «Грамматика» и «Синтаксис». Почти все литературные произведения, которые требовалось знать поступающим, Борис ещё раньше читал по нескольку раз, некоторые прочёл снова в период подготовки к экзаменам. Просматривая программу по русскому языку, которую, как и по другим дисциплинам, ему вручил Антипов, Борис убедился, что вроде ему опасаться нечего. О каждом произведении, указанном в программе, он мог рассказать достаточно много. Но вот с грамматическими и синтаксическими правилами дело обстояло гораздо хуже. Он ещё в школе сочинения писал неплохо, но как-то не вдумывался никогда, почему слово пишется так, а не иначе, почему фраза должна быть построена определённым образом, а не по-другому, когда и где нужно поставить запятую, а не точку и т. п. Всё это делалось механически, далеко не всегда правильно. Софья Григорьевна Воскресенская, учившая Бориса русскому языку в последнем классе второй ступени ещё на Дальнем Востоке, неоднократно говорила, что четвёрка у Алёшкина по русскому – результат его способности к изложению и большой начитанности, а отнюдь не следствие знания грамматических правил.

Борис справедливо полагал, что и здесь он по русскому письменному более чем тройку не заработает и что, конечно, экзаменатор, увидев его многочисленные ошибки, будет гонять его по грамматике, вот он и зубрил. Ну, а мы знаем, что зубрёжка ему никогда не давалась, и к концу вторых суток у него настолько всё перепуталось, что, идя в институт, он уже не мог сам себе путём рассказать ни одного правила.