Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1

Борис подумал: «А ведь он прав, парочки образовывались всё время. Картавцев, очевидно, дружил с медсестрой Раей, Дурков ухаживал за врачом Криворучко, пока она была в батальоне, даже Бегинсон буквально тает возле Зинаиды Николаевны Прокофьевой. Действительно, жизнь берёт своё».

Прохоров при помощи выздоравливающих бойцов сколотил несколько мастерских, и прежде всего сапожную и портняжную, ему удалось подобрать несколько неплохих мастеров и выпросить на дивизионном обменном пункте даже две швейные машинки. Организованные мастерские не только ремонтировали обмундирование раненых, для чего они официально и были созданы, но, по особым просьбам, кое-кому переделывали шинели и сапоги. «Вот поэтому-то, — подумал Борис, — и у Шуйской такая подогнанная по фигуре одежда. Что же, это неплохо».

Третья мастерская была скобяной, она оказалась тоже совершенно необходимой. Печки, а главное, железные трубы, постоянно требовали текущего ремонта. Кроме того, по документам в медсанбате не предусматривалось ни тазов, ни вёдер, ни кружек, а такие вещи в операционной и в госпитальных палатках были совершенно необходимы. Скобяные мастера переделывали банки из-под сгущённого молока в вёдра, из-под рыбных консервов — в кружки, а из листов старого кровельного железа, подобранного на пожарищах в тех же Манушках, делали тазы. Жизнь, действительно, даже на войне, требовала своего во всех проявлениях. Борис обернулся к Сангородскому.

— Что этот самодур-то, уехал?

— Кто это? Ах, комиссар дивизии-то? Нет, ещё у Перова. Тот его потчует коньячком, так что они общий язык нашли. Кажется, всё в порядке будет. Да и не такой уж он самодур, ведь его уже до вашей встречи взвинтили, a тут и вы подвернулись. Подъехал он к шлагбауму — часовой в шалаше спит, дежурного нет. Зашёл в сортировку, а тут после ночной работы-то и у нас, как на грех, всех сон одолел, даже Тарасова Надежда Ивановна, сидевшая у стола на дежурстве, и та заснула. Пошёл он дальше, а тут окровавленные бинты под ногами путаются, только он выругаться захотел, а вы ему — раз на глаза. По-моему, он ещё мало вас отчитал, наверно, вечером будет добавлять. Я, собственно, за этим к вам и зашёл. Сейчас Игнатьич прибегал от комбата: в 18:00 в сортировочной палатке общее собрание медсанбата, так что готовьтесь. Приказано собраться всему личному составу батальона, кто не занят на службе и может подняться по состоянию здоровья. А вы побриться не сможете? А то он опять шуметь будет.

— Нет, Лев Давыдович, не смогу, я уже пробовал, — сказал Борис и показал на свежую кровоточащую язву на нижней челюсти слева. — Если побреюсь, то вся рожа такая будет… Хоть и больно, я бы вытерпел, да ведь потом так разболится, что я и работать не смогу, а кто будет работать? Нет уж, пусть лучше шумит, а я бриться не стану.

Однако, Алёшкин подшил к гимнастёрке свежий подворотничок, по возможности почистил свои кирзовые сапоги и через старшую сестру Наумову предупредил всех санитаров, медсестёр и врачей медроты, чтобы все они постарались привести себя и своё обмундирование в более или менее приличный вид и явились в 18:00 в сортировку.

Глава девятнадцатая

Собрание началось ровно в назначенное время. В течение дня новых раненых не поступало (в последнее время их привозили обычно поздно вечером или ночью). В сортировку явился почти весь личный состав батальона, кроме дежурных госпитальной палатки. Открыл собрание комиссар медсанбата Подгурский. Он объяснил, что это собрание созывается по предложению комиссара дивизии, который сделает доклад. Затем Подгурский сказал, что для ведения собрания следует избрать председателя и секретаря. Все этому очень удивились: последнее время комиссар батальона делал доклады, но никакого президиума никогда не выбирали, а просто зачитывали те или иные распоряжения или сообщения из газет. Такое нововведение сделано было по предложению комиссара дивизии. Несколько голосов несмело назвали кандидатуры Алёшкина и Скуратова. Затем встал Сангородский и решительно сказал:

— Предлагаю избрать председателем Бориса Яковлевича Алёшкина, а секретарём товарища Скуратова.

Когда выяснилось, что других предложений нет, стали голосовать, все руки дружно поднялись. Комиссар дивизии следил за голосованием, сидя в углу палатки. На лице его появилось некоторое удивление, когда он увидел, что к столу, сооружённому из ящиков для укладок и поставленному недалеко от того угла, где он сидел, через людей, занявших все импровизированные скамейки из носилок, пробирался тот самый, заросший рыжей щетиной военврач третьего ранга, которого он встретил утром. Он никак не ожидал, что этот неряшливый «ланцепуп», как он окрестил Бориса, пользуется в медсанбате авторитетом.

Алёшкин был по-прежнему небрит, но в остальном выглядел вполне прилично: в гимнастёрке, туго схваченной ремнём, с портупеей, сидевшей на нём очень ладно. Кобура с пистолетом не оттягивала пояса, значит, он был затянут достаточно туго. Брюки и начищенные ваксой кирзовые сапоги выглядели тоже вполне прилично.