Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Был с ним, да утек, а его замели.

Оторвав наконец руки от стула, Лиза подбежала к постели, схватила головной платок, бросила его, отворила шкаф, принялась что-то искать в платьях, бормоча: "Постой, постой, ты проводишь меня, Паша, постой..."

Меркурий Авдеевич взял ее за руку, отвел к креслу, усадил, сказал отрывисто:

- Некуда тебе ходить... Я приведу Виктора.

Она в смятении опять поднялась. Он надавил на ее плечо, прикрикнув:

- Сиди! Я за него в ответе. Сам пойду.

Он зашагал так скоро, что Павлик припустился за ним почти бегом. Дорога была не близкая, но до каждой надолбы на перекрестке знакомая Меркурию Авдеевичу: не так уж давно хаживал он, что ни день, на Верхний базар в свою лавку. Он двигался с замкнутой решимостью, точно на расправу, пристукивая жиденьким костыльком, как прежде пристукивал богатой тростью с набалдашником, спрятанной теперь подальше от недоброго глаза.

- Вон, - показал Павлик, когда между рыночных каменных рядов завиднелась кучка людей, - вон, где милиция стоит туда их согнали.

Меркурий Авдеевич сбавил шаг, перестал пристукивать костыльком. Вдоль корпуса с дверьми на ржавых замках (тут раньше торговали мыльные и керосинные лавки) терся разномастный народ, чего-то ожидая и глазея на двух милиционеров, охранявших ворота былого заезжего двора. Один милиционер был по-молодому строен, еще безбород и - видно - доволен представительными своими обязанностями. Другой рядом с ним был коротенький, напыщенный и с такими залихватскими, раздвинутыми по-кошачьи подусниками, о каких перестали и вспоминать. Оба они осмотрели Меркурия Авдеевича безошибочными глазами.

- Я насчет своего внука, товарищи. Внук мой нечаянно попал в облаву, просительно сказал Мешков, подходя осторожно и приподымая картузик.

- Нечаянно не попадают, - ответил молодой.

- Как не попадают? Не ждал попасть, а попал. Полная нечаянность и для матери его, и для меня, старика.

- Совершеннолетний?

- Как?

- Внук-то совершеннолетний?

- Да что вы, товарищ! Мальчоночка, вот поменьше этого будет, - показал Мешков на Павлика.

- Чего же в торгаши лезет, когда молоко на губах не обсохло?

Павлик вытер пальцем губы и отвернулся вызывающе.

- Зачем - в торгаши?! - испугался Меркурий Авдеевич и даже занес руку, чтобы перекреститься, но вовремя себя удержал. - Озорство одно, больше ничего. Ведь они же - дети, что мой внучок, что вот его приятель. То им крючки для удочек спонадобятся, то клетка какая для птички. И все норовят на базар - где же еще достанешь? Ребятишки - что с них спрашивать?

- То-то, спрашивать! - грозно мотнул головой коротенький милиционер, и подусники его стрельчато задвигались.

- Ведь как спросишь? - доверительно сказал Мешков, глядя с уважением на красные петлицы милиционера. - Не прежнее время, сами знаете. Прежде бы и посек. А нынче пальца не подыми: они - дети.

- Посек! - неожиданно заносчиво вмешался Павлик. - А чем он виноват? Удочки, птички! Тоже!

Он с презрительной укоризной щурился на Мешкова и уничтожающе кончил, полуоборачиваясь к милиционерам:

- Жизни не знаете!

- Суйся больше! - приструнил Мешков, оттягивая Павлика за рукав. - Что с ним поделаешь, вот с таким?

- В неисправимый дом таких надо, - сказал милиционер и усмехнулся на Павлика.

- Кем сами будете, гражданин? - спросил молодой.

- Советский сотрудник. Неурочно приходится службу манкировать, чтобы только внучка выручить.

- Ребят через другие ворота отсеивают, - сказал с подусниками. Пойдем, я проведу двором.

Молодой приоткрыл ворота. Павлик хотел проскочить за Меркурием Авдеевичем, но его не пустили, и он обиженно ушел прочь, по пути изучая расположение омертвелых корпусов, замыкавших целые кварталы.