Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Труппа Цветухина получалась пестрой. К невинной в делах искусства молодежи присоединились старые актеры. Студии посчастливилось заручиться поддержкой военного клуба, а это значило - заручиться хлебом. Актеры надели на плечи мешки, и Егор Павлович тоже носил неразлучную суму с красноармейскими пайками. Он утешал пшеном и воблой Агнию Львовну, подавленную тем, что, как она выражалась, даже в собственной труппе ей не хотят дать достойной роли.

Сам Егор Павлович готов был питаться воздухом, репетициями и ежедневными провожаниями Аночки. Когда он однажды надел холщовую русскую рубашку, вышитую красными цветочками, и Аночка воскликнула: "Ах, как к вам идет!" - ему представилось, что он так всю жизнь и проносит эту холстину, не снимая. Он помолодел и будто первый раз за все актерство репетировал свою роль Фердинанда, в прошлом доставившую ему много счастья.

Он выбрал для начальной работы "Коварство", как одно из самых в революцию популярных романтических представлений, где был заложен огонь, которому прежде побаивались давать выход. Но актеры не видели в пьесе ничего, кроме давным-давно игранных ролей, опять предназначенных для переигрывания, и не собирались особенно утруждать себя, а больше любопытствовали - что же получится из цветухинской любительщины с подростками.

Как только Аночка показала, что способна играть, так к ней приступили - кто с чем. Одни толковали о французской школе, другие о реализме, третьи о Станиславском, а то и просто о значении благозвучного псевдонима для актерского успеха.

- Нехорошо, детка, звучит - Пара-букина! - увещевал актер на амплуа стариков. - Вообрази, будут кричать с галерки: бу-у-кину!

- Имя человека украшается делом, - возражала Аночка, скрывая доктринерским тоном одной ей внятную обиду.

- Оно, конечно, украшается. Да, поди-ка укрась свое имя, ежели ты Титькин. Надо поблагороднее: Пара... белла, пара... целла... Что-нибудь этакое. У нас такой был случай. Играет один любовник - дух захватывает! А в публике - гроб. Почему бы? Фамилия не понравилась. Веретёнкин! Едет в другой город. Играет - вроде тачку везет, самому тошно. А публика ревет. Почему бы? Фамилию переменил. Фамилия понравилась: Расковалов!

Мефодий, подслушавший разговор, счел долгом успокоить огорченную Аночку.

- Что ты обращаешь внимание! Разве это актер? Заведующий столовой, а не актер! Вечно что-нибудь делит с другими, как черт - яблоки.

- Не понимаю, Аночка! - что это Егор Павлович помешался на зубрежке ролей? - говорила Агния Львовна. - А что же делать суфлеру? Не помню сейчас, но я читала в каком-то французском романе - даже, кажется, у Бальзака. Такая молодая звезда, артистка Флорина, и к ней набились в уборную поклонники, и она их гонит вон, перед самым выходом, когда уж в коридорах звонок. И говорит: "Уходите отсюда все, дайте мне прочитать свою роль и постараться ее понять". Это после-то звонка, милочка! Постараться понять! Перед выходом! Вот - артистка! А ты зубришь, зубришь, который уж месяц! Играть-то ведь надо не точки и не запятые, а еще кое-что. Вот есть ли у тебя это кое-что - посмотрим, душечка.

Все они, эти верные солдаты кулис, простоявшие целую жизнь в очередях ко вратам славы, щедро предлагали свой опыт бедной познаниями девушке, и если Аночка не потеряла голову от советов, то единственно потому, что выше всех ставила Егора Павловича и ему одному пробовала себя подчинить, если могла.

Он, может быть, и не в силах был словами ответить ей на ее вопросы что же такое в искусстве перевоплощение и как играть Луизу Миллер, если ты - Аночка Парабукина, но он был художником, и опыт заменял ему слова. Он предлагал Аночке найденные им решения, и время должно было показать способна ли она эти решения понять и хочет ли их сделать своими.

Наконец, уже к исходу октября, спектакль был готов.

34

Спектакль был готов.

Его играли в полковых казармах, рядом с университетом. Большой зал, еще ни разу не протопленный, из конца в конец заняли нового призыва мобилизованные, в шинелях, полушубках, иные - караульной роты - даже с винтовками в руках. Но собралось много и невоенной публики, не испугавшейся полгорода пройти пешком во тьме и холоде ради события, которому имя Цветухина придало заманчивость. И - само собой - лучшие ряды стульев попали во власть к родным и знакомым актеров-новичков.

Парабукин, никогда в прошлом не сидевший так близко к занавесу, держался с мучительной солидностью. Выпил он до прихода только чуть-чуть, для смелости, старательно это скрывал, но раньше всех в переполненном зале почувствовал скопление тепла и начал прессовать лоб сложенным в тетрадочку платком.

Дорогомилов всю осень прихварывал, однако не мог отказать мальчикам в своем присутствии. Они тянулись на стульях, то примериваясь - все ли будет видно через рампу, то вертя своими стрижеными головами. Глаза их заранее горели энтузиазмом и ярко отвечали лампочкам: клубу на этот вечер было дано электричество.