Необыкновенные любовники

И маленький д'Эгизи, трепещущий в своем кресле от давней обиды и вновь вспыхнувшего гнева, вовсе не казался более смешным г-ну де Валанглену.

— Все проходит, сударь, — продолжал г-н д'Эгизи, — и я клянусь вам, что во мне ничего более не сохранилось от яда моей прежней неприязни. Убедитесь же лишний раз на таком примере в неустойчивости души человеческой, которая столь же непостоянна в ненависти, как и в любви, и постарайтесь увидеть в этом предвещание того, что вам суждено выздороветь так же, как выздоровел я. Разве у вас нет причин утешиться, каких не было у меня? Вас, сударь, по крайней мере, девица де Ла Томасьер не покинула ради другого, вам подобного. Вам не угрожало увидеть ее когда-нибудь проходящей под руку с кавалером, который захватил ваше место и играет вашу роль. Благодетельные стены «Божьих Девственниц» хранят нас от этого ненавистного зрелища. Монастырь позволяет вам быть уверенным в ней навсегда. Что говорю я, сударь? Она больше не женщина и в силу этого не может более быть предметом ваших сожалений, ибо то, чего вы искали в ней, более не существует. Она отдалась богу. О, прекрасный соперник, который известен нам лишь по имени и у которого нет ни формы, ни лица! Разве это не успокоительно? Стоит ли так печалиться, если то, что потеряно, никому не принадлежит? На вашем месте я бы, скорее, нашел причину гордиться, так как для того, чтобы отвратить это сердце от вашего, понадобилось не более и не менее, как влечение к предвечному. Поверьте мне, сударь, вы принесены в жертву вовсе не из тщетной заботы извлечь из чистилища этого беднягу Ла Томасьера; это только предлог и случайность. Вините лучше девицу де Ла Томасьер в том, что она действовала в силу какого-то тайного призвания, которое неведомо ей самой и которое обнаружилось бы в ней, даже несмотря на брак, любовь и детей. И тогда вместо жены вы получили бы злую и страстную святошу, которая есть худший и самый злокозненный вид из всех жен и которая омрачила бы ваши дни своей одержимостью и причудами благочестия.

Напротив, будьте довольны тем, что девица де Ла Томасьер сама постигла и другим обнаружила свойства своего характера, и возблагодарите господа за то, что сделал он. Он вернул себе то, что ему принадлежало и что вам всегда принадлежало бы только наполовину. Возблагодарите его за эту добрую помощь и покажите себя столь же разумным, как стал разумен я, узнав о том, что вы сочли несчастием, но что для меня явилось — как должно бы быть им и для вас — большим облегчением.

И г-н д'Эгизи прибавил еще тысячу соображений по тому же поводу, с такой последовательностью и правильностью, на которые г-н де Валанглен не считал его раньше способным: настолько склонны мы судить людей по их внешности, на основании приятности их манер или смешных черт характера, совершенно не занимаясь тем, что кроется внутри их и под тем, чем они кажутся. Это столь обычное заблуждение заставляло г-на де Валанглена принимать г-на д'Эгизи за глупца, в то время как в девице де Ла Томасьер, судя по лицу ее, он предполагал качества хорошей супруги и хозяйки, что ею было столь необычайным образом опровергнуто.

Когда г-н де Валанглен, покинув г-на д'Эгизи, вскочил в седло, он впервые за долгое время не пришпорил коня, а позволил ему идти ровным шагом. Этой скромной и непривычной поступью вернулся он в Болиньон, откуда в ближайшие дни не выезжал вовсе. Густой снег покрывал землю, и г-н де Валанглен, прижав нос к стеклу, рассматривал поля. Неровности сглаживались под белой пылью, и ничто не могло быть более подходящим, чем это однообразие, чтобы успокоить своим молчанием самую смятенную душу, ибо, можно сказать, оно хоронит под своим саваном прошлое, стирая все краски и сливая все формы.

Было ли то следствием этого зрелища, или оказали действие на его душу речи г-на д'Эгизи, или же, наконец печаль его избыла свой срок, но только в поведении г-на де Валанглена произошла большая перемена. Самая продолжительная скорбь изнашивается сама собой, и случается, что мы продолжаем ее ощущать, можно сказать, по привычке, так что в конце концов нам даже трудно бывает без нее обходиться, и мы позволяем ей угнетать нас, не имея мужества стряхнуть эти, ставшие уже воображаемыми, оковы. В таких случаях достаточно бывает малейшего повода, чтобы предупредить нас о том, что тяжесть сильно уменьшилась и что сбросить ее можно самым легким усилием. Какое-нибудь случайное обстоятельство извещает нас о том, что наша леность приносит нагл вред, и это дает нам оружие против нее. Одним помогают некоторые незначительные события, других исцеляют весенний воздух или встреча приятного лица; тем полезно путешествовать, этим — оставаться на месте. Наиболее погрузившиеся в свое горе ожидают лишь какой-либо новинки, чтобы она его рассеяла.