Необыкновенные москвичи

Не оглядываясь, как подгоняемый сзади, не прощаясь со стенами, с вещами, среди которых прошли годы, Белозеров устремился к дверям. Он мог бы и здесь, в своей квартире, — жены не было, — сию же минуту выполнить все задуманное, но он слепо следовал своему плану. Движения его были не точны, его заносило в сторону, он споткнулся на коврике в передней, ударился боком о столик, но ничего не заметил. В голове его только и звучало опустошительно и властно: «Пора. Марш!»

На лестнице он невольно задержался, навстречу кто-то всходил, и он инстинктивно отпрянул назад, точно боясь быть уличенным. Прижавшись к захлопнувшейся двери, он пропустил мимо себя незнакомых соседей — старика и старушку; старик посапывал, трудно взбираясь по ступенькам, и не обратил на Белозерова внимания, хилая горбатенькая женщина испуганно-любопытно обернулась на него раз и еще раз — так, должно быть, поразил ее вид этого багроволицего богатыря с хмельными туманными глазами.

Стремясь пройти незамеченным, очень торопясь, но пошатываясь, хватаясь за перила, едва не падая, Белозеров спустился во двор. Он ощущал сейчас почти то же самое, что ощущал давным-давно в одной отчаянной разведке, когда, выполняя приказ, уходил вот так в неизвестность, за линию фронта. Как и сегодня, он оставил тогда у секретаря парторганизации свой партбилет, документы, письма,знаки отличия; как и тогда, он вздрагивал и внутренне сжимался при каждом громком звуке... Он неясно уже сознавал, что заставляет его сейчас идти, чего он страшится и зачем так спешит? — его прошлое и настоящее, явь и воспоминание, спутались, перемешались. И — что было совсем странно — безумная, абсолютно нелепая надежда на избавление от всех страхов, на счастливую встречу, на победу, — почти та же надежда, что светила ему тогда, в окаянном сорок первом году, замерцала и сейчас перед ним. Он понимал, что уходит навсегда, исчезает, теряется, и вместе с тем словно бы смутно верил, что он еще вернется, как вернулся тогда, наперекор всем смертям.

Держась в тени дома, Белозеров обогнул двор — пустынный, серебряно озаренный луной; две кошки — серая с черным пятном на усатой морде и полосатая, сидевшие друг против друга, тихо при его приближении встали, изгибая спины, и отошли, уступив дорогу. На соседнем дворе, куда он пролез через дыру в заборчике, тоже бесшумно бродила кошка — бело-голубая в лунном свете, и тоже не было ни души, — все складывалось как нельзя лучше, как и в той его первой разведке, когда ему необычайно повезло. И, подбодренный своей удачливостью, не изменившей ему и в этом его последнем боевом деле, он не заметил, как очутился у каменного в несколько ступенек узкого спуска — здесь и был вход в подвал бомбоубежища. Железная дверь оказалась слегка приоткрытой, он отвел ее левой рукой — правая сжимала в кармане пиджака пистолет — и шагнул, как в яму, в сырую черноту...

Сразу же, автоматически, он выхватил из кармана пистолет, как будто его могла тут подстерегать засада. Но никто не нападал на него, и он двинулся дальше, нащупывая ногами дорогу. Откуда-то из глубины этого подземного мрака к нему донеслась едва слышимая музыка — что-то приятное, мелодичное, и он не удивился — он ступил уже за пределы человеческого мира, в нереальный мир. И приятная музыка была как бы порождением потусторонней темноты.

Вытянув вперед руку, он шел некоторое время в пустоте, пока не наткнулся на стену. Дальше он пошел вдоль стены, перебирая по холодной, шероховатой плоскости ладонью, и нащупал вторую дверь — деревянную, в чешуйках пересохшей масляной краски. Он открыл и ее, нашарил ручку и толкнул — за нею тоже была чернота.

— Здесь! — сказал Белозеров.

Пропасть, над которой он стоял, тянула его к себе с такой силой, что удержаться на ее краю было уже невозможно. Как перед прыжком, он зажмурился; в ушах у него что-то невыносимо шумело, стучало, пело... И внезапно в его мозг проникло: это была музыка, не что иное — музыка, гораздо более громкая, чем раньше. А в музыке он различил теперь человеческие голоса, кто-то неразборчиво кричал, кто-то смеялся... Белозеров разомкнул веки — невдалеке светилась понизу узкая горизонтальная полоска, он только сейчас ее увидел. Там была, по-видимому, третья дверь, за которой горел свет, — и музыка, и голоса, живые, обыденные, доносились из-за нее. Не раздумывая, Белозеров рванулся назад, сделал шаг... И громовое бряцание оглушило его — он задел ногой что-то твердое, должно быть, ведро, покатившееся по каменному полу.

А затем в боковой стене точно образовался сияющий провал — полоса света хлынула оттуда, протянувшись до противоположной стены. И в слепящем прямоугольнике открывшейся двери обрисовалась тонкая фигурка, — на пороге стоял человечек, почти мальчик, в очках, чуть блестевших на оправе.

— Иван Лукич? Вы? — резким голосом спросил человечек.

Белозеров попятился подальше от света. И, как на чужом языке, прозвучали для него малопонятные, гулко отдавшиеся под сводами слова:

— Простите, что так поздно играем. Дело в том, что я хотел показать товарищам мой телевизор... Где вы, Иван Лукич?