Необыкновенные москвичи. Красная ракета. Ночь полководца

Воистину происходило чудо — чудо утешения; если бы Белозеров верил в бога, он сказал бы, что сам бог послал ему сейчас этого таксиста, его полкового товарища. И он вновь испытал ощущение нереальности этой встречи; казалось, старший лейтенант Орлов только затем и воскрес сегодня, чтобы его укрепить и ободрить.

— Эх, ребята! Если бы знать тогда... — вырвалось у Белозерова. — Я скажу: одно лишь оно и было, то, что ты сейчас... Карпухино было — это точно, и оно сегодня тоже... а все, что потом со мной, не верится, что и было.

— Обычная вещь, — сказал Федор Григорьевич. — Плохое — оно скорее забывается, — хитрость природы.

— Все, что после со мной, — мираж и сон... И где я, где не я... — заспешил, сбиваясь и не кончая фраз, Белозеров.

Орлов опять посмотрел на улицу — там все еще мчались такси с пассажирами из международного экспресса — машина за машиной. В боковое оконце одной выглядывала девочка с голубым бантом и лохматая собачонка; в другой заднее сиденье доверху было завалено багажом...

И Федор Григорьевич невольно перевел взгляд на свой счетчик, где стояло четыре нуля — нули рублей и нули копеек. Его собственные дела обстояли сегодня безнадежно, о выполнении плана нечего было и думать.

— Мираж, мираж... — повторил Белозеров. — А Карпухино... Обстановка была аховая!.. Немец в тылу, боезапас на исходе... Одно решение: брать на внезапность. Это точно — было...

Он достал коробку «Казбека», открыл, протянул Орлову. И молча, будто на небывалое диво, смотрел, как тот закуривает — солдат из его геройского прошлого и тоже не хлюпик какой-нибудь: большой, красновато-загорелый, с серо-седым ежиком на голове, в парусиновой куртке, промокшей под мышками, в рабочих обмятых штанах из «чертовой кожи», в запыленных ботинках — номер сорок четвертый, не меньше... Охваченный чувством неизъяснимой близости, Белозеров положил руку на плечо своего офицера, — ну что же, ему не на что было жаловаться — судьба напоследок смилостивилась над ним, послав эту добрую встречу.

— Так куда же тебя отвезти, товарищ майор? — спросил Орлов. — В центр, ты сказал.

Белозеров не смог сразу ответить: он все что-то глотал и не мог проглотить; кадык ходуном ходил у него под кожей.

— В центр... можно и так сказать: в центр, — выдавил он.

Орлов покосился назад, выводя машину на проезжую часть, затем включил счетчик.

— Извини уж, — сказал он. — Если с фонариком ехать, без счетчика, милиционер остановит.

— Ну да, ну ясно, — поторопился сказать Белозеров.

Они пересекли Большую Грузинскую и поехали дальше по неширокой, обсаженной липками Второй Брестской.

— Я, конечно, сам первый виноват... — вновь заговорил Белозеров. — Я не стану увиливать и всякое такое... Но ты знаешь, как бывает... Уступил в одном, в другом — и каюк, и завяз.

Впереди переходили улицу два мальчугана в форменных фуражках с портфеликами, и Орлов сбросил газ. Тут вообще надо было держать ухо востро: машина проезжала мимо школы — красного здания с бледно, по-вечернему, освещенными окнами, в которых мелькали головы ребят, — того и гляди, метнется под колеса какой-нибудь безответственный «пешеход».

— Это само собой: дашь палец, ухватят руку, — проговорил Федор Григорьевич, показывая, что он слушает.

— Во-во... Верно: ухватят руку — и пропал... Я свою вину не перекладываю: не малое дитя, должен был видеть. Но какой же подлый народец! А я словно слепой был, — спеша, продолжал Белозеров, так, точно Орлов все уже знал о нем. — Конечно, я проявил слабость: выпивали вместе... Но я же — по-человечески, а со мной — по-волчьи...

— Понятно, — поворачивая машину на улицу Горького, отозвался Орлов.

— И ничего уже не докажешь. Обложили с четырех сторон. И выход один.

— Выход всегда один, — начал Федор Григорьевич и матюгнулся, вывернув резко баранку.

Справа едва не наскочил на них «частник» в «Волге», и Орлов успел уйти от аварии буквально в последнюю секунду.

— Это само собой — правильный выход всегда один, — повторил он сердито.

— Я и говорю. — Белозеров быстро взглянул на него.

— А неправильных не стоит и считать, — сказал Федор Григорьевич.

— И я говорю, — повторил Белозеров. — Неправильных нечего считать.

Машина выбралась на улицу Горького и покатила вниз в общем потоке. Орлов, не снимая рук с баранки, откинулся на спинку сиденья: здесь он мог дать себе некоторый отдых.

— Я, товарищ майор, Варшавку не забуду, — сказал он. — Пять ночей били в одно место, как кулаком в стену, облились кровью. У немцев там был дзот на дзоте, ледяной вал. И Богданов — комдив — отдал тогда приказ: расчехлить знамена...

— Ага, вот! — выкрикнул Белозеров.

— Я вас хорошо помню, — перешел почему-то на «вы» Федор Григорьевич. — Вы тогда сами вынесли знамя... Мороз ударил, и ночь была лунная, кругом все бело, снегу накануне подвалило. Я как сейчас вижу... Конечно, если б артиллерии нам тогда подбросили, было бы намного легче.

— Помнишь Варшавку? — счастливо закричал Белозеров. — Вместе в эту окаянную пору...

— В окаянную верно, — подтвердил Федор Григорьевич.