Необыкновенные москвичи. Красная ракета. Ночь полководца

Маша простилась с Горбуновым на той же станции, куда приехала с эшелоном неделю назад. Погрузка в санитарный поезд проходила торопливо, и они не успели поговорить о чем-то очень важном, что откладывалось на последнюю минуту. В машине по дороге на станцию они оба больше молчали, как бы испуганные тем, что уже расстаются. Горбунов виновато улыбался или, задумываясь, начинал тихонько фальшиво свистеть.

«Ох, как он врет!» — думала Маша, однако не только не раздражаясь, а скорее растроганно. Она не переставала находить в Горбунове, как и он в ней, новые качества и особенности, привлекательные уже потому, что они принадлежали теперь им обоим. Так, утром старший лейтенант был радостно удивлен, когда Маша появилась на улице в туфлях и носочках. Она хлопотала около машины, и он смотрел на девушку, избранную им, так, словно впервые видел стройные, пожалуй, слишком худенькие девичьи ноги с розовыми узкими коленками. Неограниченное доверие, которое уже возникло между Горбуновым и Машей, предварило их обстоятельное знакомство друг с другом. И то, что они расставались в самом начале этой поры открытий, представлялось обоим одинаково жестоким.

В вагоне, где все было окрашено белой масляной краской — стены, вогнутый потолок, металлические койки с проволочными низкими сетками, — сновало много людей и распоряжались незнакомые сестры. Маша, устроив всех своих раненых, поспешно вернулась к Горбунову. Он лежал на верхней койке, и ему видно было только побледневшее лицо девушки да ее тонкие пальцы, уцепившиеся за сетку.

— Ну, так пишите же мне, — сказал он тихо.

— И вы пишите, — проговорила Маша без улыбки.

У них оставалась одна-две минуты; кто-то уже крикнул снизу, чтобы посторонние покинули вагон.

— Маша, я жду письма, — повторил старший лейтенант.

— Хорошо, — прошептала Рыжова.

И они опять замолчали, ужасаясь тому, что не успеют уже утешить друг друга или признаться в том, как оба они безутешны. Горбунов стиснул пальцы девушки, она ахнула, широко открыв глаза. Он пошевелил губами, и Маша замерла, ожидая таких слов, что окажутся сильнее самой печали расставания.

— Пишите же, — пробормотал старший лейтенант.

Громыхнули колеса под полом вагона, и по всему поезду прокатился ослабевающий стук буферов.

— До свиданья!.. — вскрикнула Маша и побежала к выходу.

В последний раз мелькнуло на площадке ее растерянное лицо... Белый вагон, похожий на каюту парохода, покачнулся, словно на волне, и медленно двинулся...

Горбунов отвел от окна занавеску, но увидел лишь кусок неба да уплывающую назад водокачку с куполом, посаженным набекрень.

Рыжова возвращалась в опустевшем кузове, сидя на носилках. Бренча, перекатывалось по деревянному настилу пустое помятое ведро. Но девушка чувствовала себя такой ослабевшей, что даже не пыталась его укрепить. Ей все еще казалось, будто она и Горбунов не сказали того именно, что обязательно сохранило бы их друг для друга. Она не догадывалась, что ее уже мучил страх перед пространством, разделившим их, перед случайностями войны, перед забывчивостью сердца...

Из-под машины стелилась узкая дорога... Редкие пешеходы, встречавшиеся на ней, быстро отставали, теряясь из виду. Трехтонка приближалась к медсанбату, когда какой-то красноармеец, отошедший к обочине, вдруг крикнул и со всех ног бросился бежать за машиной. Маша не сразу заметила, что волнение, охватившее бойца, относится к ней... Лицо его, молодое, возбужденное, улыбающееся, показалось девушке знакомым, но она была так нелюбопытна сейчас, что ничего не вспомнила. Все же она вежливо махнула рукой. Останавливать машину, если красноармеец хотел, чтобы его подвезли, — не имело смысла, так как грузовик уже въезжал в деревню.

Уланов, пробежавший до околицы, встал, запыхавшись, посреди дороги. Трехтонка ушла далеко, и Маша ее не задержала, хотя, как думалось Николаю, узнала его: иначе она не поздоровалась бы. Он прошел еще несколько шагов, потом круто повернул назад. Щеки его горели, глаза беспокойно оглядывали улицу. Она была пустынна, и Николай почувствовал некоторое облегчение. Его визит в медсанбат представлялся ему теперь более постыдным, чем был на самом деле.

«А почему я считал, что она, эта почти незнакомая девушка, обрадуется мне? — подумал вдруг Уланов. — Почему, собственно, я был так уверен, что она меня ждет?» — спросил он себя и не нашел ответа.

Опустив голову, глядя на сверкающие носки своих ботинок, Николай медленно шел, стараясь понять: что же с ним приключилось? Теперь ему казалось, что он поступал как бы в странном ослеплении. Но вместе с тем юноша испытывал огромное и тоже необъяснимое разочарование. Он так и не понял, что расставался в эту минуту с верой в легкое счастье, обязательно доступное для каждого в свой срок...