Необыкновенные москвичи. Красная ракета. Ночь полководца

Корабельников был объят великой досадой и плохо ее скрывал. Их праздник, так долго ожидавшийся и много обещавший, заканчивался в похоронном настроении, и виновником оказался Глеб Голованов со своими бедами... Даша так пристала к Глебу с расспросами, что в конце концов слово за слово он все о себе рассказал. Положение у него и вправду было отчаянное — его собирались судить, чтобы выставить из Москвы как тунеядца. И вдобавок он почти что нищенствовал — его нигде последнее время не печатали, и он полгода уже не платил за квартиру, а соседи обрезали провода, идущие в его комнату, потому что он задолжал и за свет. Даша и сама была потом, кажется, не рада, что вынудила Голованова сделать эти признания: она словно бы перепугалась и примолкла. И даже рассудительный Виктор был поставлен в тупик и молча сердито покусывал заусеницы на пальцах. А он, Корабельников, обиделся — обиделся и на то, что Глеб встретился им так некстати, именно сегодня, в вечер их праздника, и на то, что ему решительно нечем было помочь. Глеб, впрочем, и не просил помощи, он рассказывал с явной неохотой — каждую фразу приходилось у него вытягивать — и с каким-то унылым безразличием к собственной участи. Это безразличие особенно раздражало Корабельникова — кому же, какие самому Глебу, в первую очередь надо было побеспокоиться о себе? Выложив все и замолчав, он пристроился к проигрывателю и весь как будто погрузился в музыку. А когда Даша спросила, что же все^:таки он намерен делать, чтобы его не осудили, он небрежно отозвался:

— Ничего не намерен.

— Но ведь тебя вышлют, — сказала она.

— Пускай попробуют, — Он снял с диска пластинку и поставил другую.

— И ты не собираешься бороться, куда-то идти, доказывать?

— Постой, пожалуйста, дай послушать, — сказал он.

— Это ты постой! — рассердилась Даша. — Тебя же выселят из Москвы. Ты сошел с ума!

— А я говорю, пускай попробуют.

— И попробуют — за милую душу. Нет. ты сумасшедший! — воскликнула она.

Голованов исподлобья посмотрел на нее.

— Не выселят, — сказал он.

— Мы так и будем: «выселят, не выселят». Возьмут тебя и выселят, — сказала Даша.

Глеб вдруг глуповато улыбнулся — до чего же в эту минуту он был неприятен! — и облизал свои толстые губы.

— Меня не возьмут — не волнуйся.

— Почему? Что у тебя — дипломатический иммунитет? — вмешался в разговор Виктор; ему тоже, наверно, было невмоготу слушать Дашины уговоры и видеть это идиотское головановское упрямство.

— Я останусь в Москве, есть много способов остаться в Москве, — сказал Глеб. — Навсегда, до Страшного суда.

— Что ты мелешь чепуху! — пронзительно резко сказал Виктор.

И Глеб тоже раздражился.

— Чего вы вяжетесь? — огрызнулся он. — Ты же сам сегодня в кафе проповедовал, что есть только заинтересованные люди. А я не представляю интереса.

Но с Виктором сладить было нелегко — он не дал отвлечь себя от главного вопроса.

— Я говорил не в этом смысле... И что ты имел в виду, когда сказал, что останешься в Москве до Страшного суда? — допытывался он.

— А тебе что за дело? То и имел, — ответил Голованов.

— Я спрашиваю, что ты задумал? — неумолимо допрашивал Виктор. — Если я тебя правильно понял, то это феноменальная глупость.

Голованов как будто решил совсем не отвечать, повернулся к проигрывателю и подпер голову рукой. Но затем, сидя спиной ко всем, он проговорил:

— Да хотя бы и в самом деле я бросился с моста вниз головой... или под поезд метро, тоже неплохой способ — кого это касается? Ты же сам только что в кафе... — Глеб хмыкнул, точно хотел засмеяться, и у него не получилось. — А труп, между прочим, не арестовывают — вот и все! Невозможно арестовать труп... Давайте лучше слушать.

И тут уж сам Корабельников не сдержался.

— Дурак! — закричал он. — Сумасшедший дурак!

Его подмывало встать и крепко стукнуть Голованова по затылку.

В общем, их первая ночь была бесповоротно испорчена... Невероятный шум, раздавшийся в подвале, прервал этот безнадежный разговор: какой-то подвыпивший старикан, неизвестно как попавший сюда, налетел там в темноте на ведро — жаль, что не расквасил себе нос. И Артур готов уже был на нем сорвать свою злость, но пока что пришлось этого забулдыгу угощать «твиши». Ослушаться Дашу Артур не смел ни при каких обстоятельствах.

9

Перед Белозеровым поставили фаянсовую чашку с отбитой ручкой, налили ему вина. И, коснувшись губами сладковатой влаги, Белозеров понял, что его терзала небывалая жажда; частыми глотками, не отрываясь, он осушил чашку.

— Дайте еще... ребята! — глубоко вздохнув, попросил он.

Так же жадно он выпил вторую до дна и словно бы немного протрезвел. Обведя взглядом собутыльников, он, в свою очередь, подивился — это были дети, совсем еще зеленая молодежь: трое пареньков и девчонка — красивая и нарядная, как дорогая кукла.

— Ну, спасибо... полегчало! — глухо проговорил он.

— На здоровье, кушайте, пожалуйста, — иронически сказал Корабельников.

Но Белозеров не заметил иронии — он был искренне благодарен за эти несколько спасительных глотков, после которых вновь обрел способность говорить и дышать.