Многие птицы линяли, весь пол был усыпан перьями. Феликс заметил, что цветовая гамма этого импровизированного ковра сильно отличалась от той, что он мог видеть, подняв глаза. Страшная догадка промелькнула у него в голове. Эти птицы, от рождения разноцветные, были превращены в синих.
— Невероятно, уму непостижимо! Индейцы явно знакомы с секретом такого превращения. Что же приходится вытерпеть несчастным птицам? Кормят ли их специальным зерном, вызывая «синюю» болезнь?.. Я теряюсь в догадках. Однако это не совсем мой случай. Ведь их кожа осталась той же, что и была. А моя приобрела жуткий цветnote 138. Если бы, подобно их перьям, синими стали только моя борода и волосы! Это было бы еще полбеды. Я мог бы просто-напросто красить их.
Между тем паника в клетке понемногу утихла. Птицы, быстро свыкшиеся с присутствием человека, успокоились. Они так осмелели, что подлетали ближе к странному гостю и внимательно рассматривали его своими круглыми глазками. Потом потихоньку затрещали, обмениваясь впечатлениями. Новый экземпляр явно понравился всей компании. Огромный попугай, вовсю заорав: «Ара!..» — с шумом слетел вниз и уселся на плече изумленного Синего человека.
Потом попугай, ласкаясь, потерся о щеку Феликса, а тот, тронутый нежным обращением, погладил его по голове. Разомлев, пернатый закрыл глаза и заурчал: ара!.. ара!..
— Чудесно! Вот я и укротитель попугаев! Нечего сказать — положение, достойное почтенного парижского коммерсанта, отправившегося в Бразилию, чтобы удвоить состояние и добыть приданое дочери. А вы, Аглая Обертен, урожденная Ламберт! Небось ждете не дождетесь своего мужа, мечтаете стать патронессой! Как вам мои успехи? Здорово подсуетился, а?! Не снится ли мне весь этот кошмар? Не проснусь ли я сейчас в своей каюте на «Дораде», а может, в собственной кровати в стиле Людовика Пятнадцатого, над лавкой колониальных товаров? Мое путешествие, спасение Ивона, виселица, бокаирес, Диаманта, побег, людоеды — не сон ли все это? Недаром говорят, что в жизни случается всякое!.. Всякое!.. Оно конечно, занимательно, но подчас происходит такое, что и в бреду не пригрезится: станешь, к примеру, синим да попадешь в громадную клетку, полную громадных попугаев, таких же синих, как и ты. Но ведь я не курю опиум или гашишnote 139, и голова у меня как будто в порядке… Конечно, я не сумасшедший, однако, если эта трагикомедия не прекратится, рискую помешаться. Надо заметить, что голод ощущается более чем реально. Эти негодяи-индейцы готовят, кажется, обед, но им и в голову не придет принести мне кусочек. Не могу же я, в самом деле, питаться товарищами по несчастью!
Пока Феликс рассуждал таким образом, сидя в клетке, Беника, Ивона и Жана-Мари привели к одной из хижин, возле которой томился в одиночестве индеец, вооруженный луком и копьем. Не слишком уютное убежище не имело дверей, вход — привален двумя бревнами. Сопровождавшие пленников индейцы-жандармы перекинулись парой слов с охранником, отодвинули бревна, в образовавшуюся щель протолкнули двоих моряков и юнгу и заторопились на площадь, где шли приготовления к празднику.
Как только трое друзей оказались внутри, запах гниения, разложившегося мяса ударил им в нос, не позволяя дышать.
— Да это настоящая бойня! — в ужасе вскричал Беник.
— О дядя, — жалобно заскулил Ивон, — меня тошнит!
— Здесь полно трупов! — подал наконец голос и Жан-Мари.
Немного привыкнув к темноте и оглядевшись, они заметили на грязном, липком полу неподвижные, окоченелые тела. Внезапно из угла послышались стоны. Жан-Мари подошел ближе, нагнулся и в лучике света, едва проникавшем в хижину, разглядел человека. Тот сидел, положив голову на колени.
— Кто вы? — спросил по-французски Жан-Мари.
Человек не отвечал.
Ивон, которому спазмы мешали говорить, собрав все же последние силы, прошептал:
— Матрос, но ведь это же индеец.
— И правда, мой мальчик. Эй, приятель! — Теперь Кервен говорил на языке урити. — Слышишь меня? Ты меня понимаешь?
— Да! — Человек поднял голову.
— Кто ты и что здесь делаешь?
Еле дыша, несчастный приоткрыл глаза, и крик, скорее даже хрип, вырвался из его груди — три слога, заставившие бретонца подскочить так, будто ему выстрелили в спину:
— Жамали!..
— Генипа!.. Ты?! Мой бедный друг!
ГЛАВА 8