— Ну разве ты могла сомневаться, друг мой. — Голос Обертена прозвучал неубедительно. — Итак, мы разорены, не правда ли?
— Честь фирмы спасена, но мы в страшной нищете. У нас ничего не осталось.
— Ты в этом уверена?
— Увы! Если, конечно, ты не привез оттуда баснословного состояния. В чем я лично сильно сомневаюсь.
— Как знать!
— Что?
— Дорогая, сядь рядом со мной. Ты, наверное, устала и голодна?
— Об этом потом, Феликс, объясни, пожалуйста. Я как на иголках… Прошу тебя, оставь этот таинственный тон… Отвечай… Говори правду!
— Ну, хорошо! У тебя теперь нет мужа. Я понимаю, что смешно было бы рассчитывать на прежние отношения, я не питаю иллюзий. Однако взамен предлагаю тебе миллионера.
— Это правда? — Лицо маленькой женщины моментально оживилось.
— Ты ждешь доказательств?
— Почему бы и нет?
В ответ парижанин вынул из кармана связку ключей, отошел вглубь комнаты, где стояли четыре массивных ящика, обитые железом, открыл первый попавшийся, запустил руку, вытащил горсть гравия и сказал:
— Ты знаешь, что это такое?
— Но ведь это…
— Золото! Самородковое золото высшей пробы.
— И сколько его здесь?
— На миллион!
— В каждом ящике?
— В каждом ящике!
— И все это принадлежит тебе? Нам?
— Нам принадлежат три ящика, вернее, два с половиной.
— Три миллиона!.. Этой желтой земли…
— Ты говоришь как индеец…
— Три миллиона! — дрожащим голосом повторила мадам Обертен.
Она подошла к ящику и, даже не сняв перчатки, зачерпнула полную горсть желтого песка. Камешки сыпались сквозь пальцы, падали на пол. Но Аглая не замечала ничего, а лишь повторяла как зачарованная:
— Три миллиона! — И ни слова признательности, ни слова благодарности тому, кто доставил ей такое неслыханное богатство.
«Да, — подумал торговец колониальными товарами, глубоко опечаленный бесчувственностью своей жены, — госпожа Обертен, урожденная Аглая Ламберт, ничуть не изменилась. Кукла, алчная и равнодушная кукла».
Однако в эту минуту, словно услыхав мысли Феликса, мадам Обертен опомнилась и воскликнула:
— Друг мой!.. Мой милый Феликс! Ты лучший из мужей! Ах! Как я в тебе ошиблась!
«Дьявол! Вот тебе и раз», — подумал парижанин, смутившись.
— Дай расцелую тебя!
И, не выказывая ни малейшего отвращения, ни мгновения не колеблясь, она бросилась на шею мужу и дважды крепко поцеловала его синюю физиономию.
«Можно себе представить, как она отвернулась бы от меня, вернись я нищим! Вот уж истинно: все покупается!»
— Что же мы будем теперь делать? — спросила Аглая после запоздалого проявления чувств.
— Как можно скорее поедем в Париж вместе с моими друзьями.
— Твоими друзьями?
— Двое бравых моряков и мальчик. Они прошли со мной через все испытания. Этим благородным сердцам я обязан всем: и нашим состоянием, и собственной жизнью.
— Прекрасно! А что же в Париже?
— Продадим золото. Я разделю деньги между всеми нами. Будем жить на ренту[433]
с капитала, полученного таким скорым и таким опасным путем.— Великолепно!
— Но ты ничего не рассказываешь о Марте… об отце, о маме, о твоих стариках.
— Все здоровы, спасибо! У малышки был коклюш, но теперь она выздоровела. Я два раза в день водила ее на процедуры. Она подросла, но по-прежнему очень медлительна, точно как ты, прости за откровенность.
— А обо мне она говорит?
— Она нервничает.
— Бедный ребенок!
— Ну, ладно! Так мы едем?
— Как? Прямо сразу, даже не отдохнув?
— И ты хочешь, чтобы я отдыхала! Ты меня плохо знаешь. Разве я когда-нибудь устаю?
— Есть поезд в девять тридцать две.
— Годится! Закрой ящик, а то я окосею, глядя на него. А что это за камешки там?
— Кварц попадается. Мы вынуждены были работать очень быстро, надо было торопиться. Некогда выбрасывать. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что они ничего не стоят, а место занимают.
— Тут уж я ничего не могу поделать!
«Вот это аппетит! Ненасытная утроба! И это после того, как оказалась без су!» — отметил про себя Феликс.
Закрыв лицо платком и надвинув на глаза капюшон плаща, Синий человек почти бегом покинул отель «Фраскати», сел в экипаж, который окружными путями доставил его на вокзал, и ввалился в купе спального вагона.
Жан-Мари, Беник и Ивон тоже сели в этот состав, но предпочли купе, где можно было свободно разговаривать и не запрещалось курить.
Пассажирский поезд медленно, к великому неудовольствию нетерпеливой мадам Обертен, вразвалочку тронулся с места.
В Париж!
Чтобы кое-как скоротать время, бакалейщик рассказывал жене о невероятных приключениях, опасностях, неожиданных спасениях и, кажется, сумел заинтересовать ее.
Прибыв в Париж, они тут же отправились на улицу Ренар. Все магазины были закрыты. Перед глазами Феликса все еще стояли величественные картины бразильской природы: первозданные леса, исполинские деревья, божественные цветы и палящее солнце. Его физиономия приняла кислый вид. В этой клоаке[434]
Феликс провел худшие дни своей жизни.Ящики затащили в квартиру. Моряки с грехом пополам устроились в комнатах, некогда принадлежавших служащим фирмы.
Обертен вынужден был извиниться, он уверил друзей, что это ненадолго. А потом, утомленный бессонной ночью и путешествием в поезде, крепко заснул.