Необыкновенные собеседники

Земля людей, увиденная глазами Экзюпери, была любимой землей Андрея Платонова. А идея жизни, которой раз навсегда воодушевился русский Андрей Платонов, воодушевляла и француза Экзюпери.

Они братья, дети земли людей и рыцари одной общей идеи жизни.

САМУИЛ

МАРШАК

I

алендари все еще показывали месяц октябрь, а на Каму уже дохнуло стужей русской зимы. Может быть, более русской, чем когда-либо в русской истории. Зима 1941 года поднималась на полчища гитлеровского нашествия.

Мы зябли с поэтом Виктором Гусевым, обдуваемые ледяными ветрами на открытой палубе камского парохода. Среди узлов, чемода-

нов, ящиков и корзин — в тесноте, в горе, в тоске — жались друг к другу хмурые мужчины в шапках-ушанках и печальные женщины в шерстяных, завязанных за спиной платках. С верховьев Камы уже шло первое небывало раннее серебристое сало — предвестник скорого ледостава.

Все тяжелея и все медлительней Кама текла меж двух берегов, осыпанных первым крупичатым снегом. Низкие борта встречных барж уже обрастали суставчатыми ледяными сосульками. Пронизываемые стужей, мы смотрели с палубы, как плывут мимо нас вверх по Каме груженные народным добром караваны. Мы терли перчатками обожженные холодом щеки и радовались. Мы радовались ранней русской зиме!

«Наддай! Дохни непереносимым морозом! Оледени воздух, чтоб у гитлеровца не стало дыхания. Ожги каленым морозом гитлеровца на русской земле! Зима, подсоби России!»

Мы стонали от холода — и мы благословляли его.

С Виктором Гусевым мы плыли из Чистополя в Казань. Семьи писателей были эвакуированы из Москвы в Чистополь еще в начале июля. И Гусев и я оставались дома, в Москве. Вместе с другими писателями были мобилизованы на радиопропаганду. Он стал работать на внутренней пропаганде, я — на международной. И в первые дни октября получили недельный отпуск — отправились в Чистополь. Я повидаться с женой и двухлетней дочкой. Он — перевезти жену и двоих детей из Чистополя в Казань. На исходе недельного отпуска мы возвращались в Москву. Я — один, он — с семьей, собираясь оставить ее в Казани. Жену и двоих ребят Гусев втиснул в переполненную каюту — сидели они там в углу на какой-то корзинке. Виктор и я — на охваченной холодом палубе. Чтобы не вовсе окоченеть, то и дело подталкивали друг друга. Ничего! Скоро Казань, а оттуда — поездом недолго и до Москвы.

В Москву бы скорее! В Москву! В Москву!

Плыли и плыли волжские и камские пароходы. Пассажиры, поднятые войной, встречали их как старых знакомых. И облик пассажиров не тот, что прежде. И волжские теплоходы утратили мирный туристский вид. Мы плывем на теплоходе «Владимир Ульянов-Ленин». Мимо нас по реке проходят другие суда, и мы читаем на их бортах имена прекрасных людей России. Вот прошел «Илья Мечников». От заснеженного причала, близ Камского устья, отшвартовался «Михаил Ломоносов». А в Камском Устье зычным грудным гудком поздоровался поднимавшийся снизу «Максим Горький». Он тащил на буксире длиннейший караван тяжело нагруженных барж. Казалось, всей силой своего многоводья река наваливается на его узкий и длинный корпус. Одолевая ее, он шел против течения вверх к городу-тезке.

И вдруг опередил нас двухпалубный, перепончатокрылый «Пушкин». И одиноко стоял у пустынного оснеженного берега без причала однопалубный «Иван Павлов» — величавый в старческом одиночестве.

Волга развертывалась перед нами, как свиток великих имен русской истории. С нами было все, что составляет свет, величие и мудрость нашей России,—все великие русские, когда бы, в какие бы времена они ни жили!

Человек, которому в те дни довелось побывать на Волге, дивился множеству людей, только что одетых в шинели бойцов. Их было так много, идущих оборонять Россию, что казалось, будто они призваны в армию из всех времен русской истории.

У пристани Камское Устье, там, где Кама впадает в Волгу, встретились два теплохода — «Чернышевский» и «Александр Суворов». Они простояли у пристани борт о борт в течение целого часа. Наш «Владимир Ульянов-Ленин» пришвартовался поблизости от «Александра Суворова».

«Чернышевский» пришел раньше нас с верховьев Камы, из глубины страны. «Александр Суворов» — с верховьев Волги. «Чернышевский» был весь заполнен людьми в солдатских шинелях. На «Александре Суворове» ехали женщины. Это были работницы эвакуированной текстильной фабрики. На палубе их парохода и на барже, которую теплоход тащил за собой, стояли заботливо укрытые брезентом станки.

Мужчины в шинелях спросили женщин: «Куда?» Женщины назвали город, куда переводилась их фабрика. За Урал. Многие из мужчин оказались из этого города за Уралом. Женщины спешили поведать молодым бойцам о жизни в прифронтовой полосе — там до последнего времени находилась их фабрика. Глотая слова, утирая слезы, они рассказывали о нечеловеческой жестокости немцев. О разбойной жадности гитлеровских солдат, как холодно, со спокойствием изуверов расстреливают и сжигают детей и женщин.

Пассажирки «Александра Суворова» торопились, перебивали друг друга — боялись, должно быть, что не успеют все рассказать солдатам.