Необыкновенные собеседники

— Влезайте на грузовик!

Не помню и не понимаю, как мы очутились на грузовике. Люди на нем — как бревна, один на другом.

Грузовик медленно проталкивался сквозь темень и хаос. В конце концов он вывез нас к театру имени Пушкина. Здесь было почти сухо.

Оставалась надежда на Чернышев мост. Кто-то крикнул, что Чернышев не залит. Долго пробирались по Театральной, нынешней улице Росси. Извозчики, автомобили, пешеходы запрудили эту маленькую и узкую улицу, всю целиком сотворенную удивительным зодчим. Остановились у площади. Дальше нельзя. Волны ударили в борта нашего грузовика. Вокруг плавали лодки. Рассекая волны, пустились по воде извозчики и автомобили. Въехали в озеро и мы на своем грузовике-спаси-теле. Несмотря на то что, прижавшись друг к другу, стояли на грузовике, ноги наши были в воде. Несколько минут ножной ванны, и мы въехали на Чернышев мост. Он был еще свободен для проезда, но волны Фонтанки уже осаждали его. Огромная баржа с дровами взлетела вдруг на гребне волны и через залитый водой парапет перебросилась на набережную, погребенную под водой... Перевернувшаяся баржа вышибла часть стены, окна и двери в доме вблизи «Красной газеты».

С Чернышева моста снова ехали на грузовике по воде, уже неглубокой. До Николаевской добрались без труда и слезли с грузовика. От Николаевской до Невского можно было дойти пешком. Все кино были открыты для «беженцев», для застрявших, отрезанных от дома. В них дожидались утра. Считали пушечные выстрелы. Залпы не прекращались. Вода продолжала и продолжала подниматься.

В полночь — последний пушечный выстрел. Вода пошла на убыль. В темноте ленинградской ночи вода сворачивалась, уползала в каналы, в русло Невы. Мало-помалу редела тьма.

Давно уже Ленинград не видел солнечных дней. 24 сентября—наутро после наводнения — поднялось солнце. Оно осветило необычайную картину.

Торцовые мостовые были размыты. Беспорядочные груды всплывших черных торцов покрывали весь Невский. Затопленные склады глядели пустыми глазницами окон. Валялись поваленные тумбы, брошенные извозчиками фаэтоны, кое-где неубранные трупы лошадей. Стояли наполненные водой вагоны трамвая... Залитые фабрики не работали. Люди собирали свой скарб, выплывший на улицы из разрушенных рабочих жилищ.

Солнце осветило сорванные мосты, опрокинутые суда на Неве, разбросанные по улицам Васильевского острова столы, матрацы, граммофон...

Газеты вышли с большим опозданием. На первых страницах были напечатаны строки из пушкинского «Медного всадника»:

Но, вот, насытясь разрушеньем И наглым буйством утомись,

. Нева обратно повлеклась,

Своим любуясь возмущеньем И покидая с небреженьем Свою добычу.

Принесли телеграмму от Михаила Кольцова:

«Срочно шлите материалы наводнении».

Пришлось отложить уже назначенный было отъезд в Москву.

11. Смерть Есенина. Споры о «есенинщине».— Мейерхольд аплодирует Вороненому.— История Вадима Баяна.

Во многих московских редакциях существовала клубная обстановка. Но средоточие чуть ли не двадцати редакций различных профсоюзных газет — Дворец союзов, описанный авторами «Золотого теленка», превратился в литературно-журналистский клуб особого рода. Сюда раньше, чем куда бы то ни было, доходили все новости политической, общественной жизни страны и прежде всего столицы. Здесь также можно было встретить кого угодно из уже обративших на себя внимание или еще ожидающих будущего признания советских писателей. Однако литературные споры, обычные в прочих московских редакциях, во Дворце союзов почти никогда не велись. Здесь господствовал чисто газетный дух — и обстановка была всегда суматошная.

В канун нового 1926 года в редакциях Дворца союзов только и говорили, что о самоубийстве Сергея Есенина. И даже люди, никогда не читающие стихов, с жаром спорили о покончившем с жизнью поэте.

В слякотный зимний день по длиннейшей аллее от Дворца союзов к Солянке мы шли втроем — Валентин Катаев, Юрий Олеша и я. Шли и говорили о вчерашних похоронах Сергея Есенина.

Никто из нас не был на похоронах. Ходила на похороны жена Олеши, и со слов жены он рассказывал нам о толпах народа, двигавшегося за гробом поэта.

Кажется, только в день похорон зримо обнаружилась не сравнимая ни с чем популярность Есенина. Похороны были стихийно народными. Никто не ждал, что со всех концов огромной Москвы стечется такое несметное множество людей всех уровней знания, образования, профессий.

Мы были озадачены этой необычной и, главное, вдруг ставшей явной популярностью Сергея Есенина.

Как всегда, подгоняя спутников своим торопливым шагом, Катаев спрашивал: