Необыкновенный консилиум. Рассказы о профессии врача

Внизу стояла подпись:
«Парацельс».


Глава 32 БЕГОМ
С ПРОДЫРЯВЛЕННЫМ СЕРДЦЕМ

Доктором двух медицин назвал себя прославленный базельский врачеватель. Но почему? Разве медицина не единая наука?
Зачем понадобилось две медицины?
Затем, что в середине века в Европе существовали две совершенно различные и чуждые друг другу медицинские корпорации — врачи и… хирурги. Хирурги, следовательно, врачами не считались.
Правда, Парацельс объединил в своём лице обе профессии. Но это был редкий случай.
Кто такой врач? По понятиям того времени, это учёный человек, прошедший курс наук в университете. Науки изучали по трактатам древних авторов. Профессор, восседая на кафедре с толстой книгой в руках, читал текст, сопровождая его пространными рассуждениями. Ученики записывали и заучивали его слова.
Этим заучиванием всё и ограничивалось. Живых пациентов они не видели. Да и потом, когда студенты становились
врачами, они считали для себя зазорным прикасаться к больному. Обязанностью врачей было лечить общие, или внутренние, болезни. Однако они не столько лечили, сколько занимались отвлечёнными спорами, высказывали туманные, никому не понятные суждения и нередко выписывали свои рецепты, даже не взглянув на пациента.
А кто же перевязывал раны? Кто вправлял вывихи, накладывал шины при переломах, выдёргивал больные зубы, ставил банки и лечебные пиявки, кто орудовал скальпелем, вскрывая гнойники? Всем этим рукодействием (вспомним, что означает слово «хирургия») занимались полуграмотные народные лекари.
Чаще всего это были цирюльники. Где-нибудь в Париже на вывеске брадобрея можно было видеть бритву и ножницы, но тут же нередко красовалось изображение тазовых костей: это значило, что владелец цирюльни умеет не только стричь и брить, но и удаляет камни из мочевого пузыря.
Когда требовалось «отворить кровь», то есть произвести кровопускание (эта процедура часто применялась в средневековой медицине), врач не решался приняться за дело сам: для него было бы унизительным делать что-нибудь своими руками. Звали цирюльника. Тот приходил со своим бритвенным тазиком, быстро и ловко надсекал вену хирургическим ножом. А потом по указанию врача останавливал кровотечение.
Теория и практика, знание и умение оказались разобщены. Дипломированные врачи много знали, но ничего не умели. Самоучки хирурги ничего или почти ничего не знали, но зато многое умели.
И потому в самом деле существовало как бы две медицины.
Одна — учёная, книжная медицина университетов, чванная и высокопарная; эта медицина сосредоточила в своих руках громадный опыт веков, но была оторвана от жизни и, к сожалению, почти не развивалась.
А другая — низкая и непритязательная медицина необразованных лекарей, людей, умеющих работать руками. И долгое время никому в голову не приходило, что эти ремесленники способны двинуть вперёд науку.
Между тем практически опыт наводил их на очень важные мысли. Средневековые хирурги воскресили забытые достижения греческих и арабских врачей. Из презренных зубодёров и костоправов они превратились мало-помалу в подлинных знатоков своего дела.
В XVI веке во Франции жил один цирюльник, звали его Амбруаз Парэ. Этому парикмахеру суждено было стать величайшим врачом своего времени. Парэ был участником многих войн и слыл искусным мастером лечения ран. Он изобрёл способ останавливать кровь, перетягивая кровеносный сосуд тонкой шелковинкой. (Теперь это называется «лигатура».) Парэ не знал, что этот приём уже был известен за много веков до него в Индии.
Особенно он прославился после того, как спас жизнь одному французскому военачальнику, раненному копьём в голову. Остриё вонзилось в мозг; когда копьё попытались вытащить, древко сломалось. Обломок торчал из внутреннего угла глазницы. Парэ вытащил его кузнечными щипцами и остановил кровотечение.
В другой раз он стал свидетелем необыкновенного случая. В дом «первого хирурга короля» — таков был титул Амбруаза Парэ — вбежал, задыхаясь, прохожий. Доктора срочно вызывали к умирающему. Схватив сумку с инструментами, Парэ поспешил к месту происшествия.
Толпа расступилась, пропуская врача. На мостовой ничком лежал человек. Парэ опустился на колени перед раненым, разрезал на нём одежду. Человек был мёртв. Несколько минут назад он скончался от раны в сердце, полученной на дуэли.
В том, что среди бела дня на улице Парижа два драчуна скрестили шпаги, не было ничего удивительного. Стычки между дворянами в то время были обычным делом. Удивительным было другое. Дуэль состоялась не здесь. Она произошла на другом конце улицы, и, расспрашивая очевидцев, Парэ с несомненностью установил, что, получив смертельный удар шпагой в сердце, раненый не умер сразу,
даже не упал, а погнался за своим противником. Преследуя его, он пробежал двести метров и без чувств рухнул на землю.
Парэ возвращался домой в глубоком раздумье. Человек, поражённый в сердце, бежал стремглав без малого четверть версты! Значит, такое ранение не является безусловно смертельным? А раз так, его можно лечить?
Должно было пройти ещё много-много лет, прежде чем медики отважились оперировать человеческое сердце. (Это произошло лишь в конце XIX века.) Но, быть может, впервые мысль о том, что рану в сердце можно зашить, как зашивают раны на коже, возникла тогда, в то далёкое время. И ещё одна мысль пришла в голову королевскому хирургу. До сих пор медики лечили наружные повреждения. Если не считать трепанации черепа и удаления мочевых камней, то никто ещё не решался оперировать на внутренних органах. Считалось, что человек мгновенно умрёт, если ему вскрыть желудок или какой-нибудь другой орган, скрытый в глубине тела. Парэ — недаром его называют отцом хирургии— был первым, кто усомнился в этом.

Глава 33 НОЖ В ЖЕЛУДКЕДо нас дошел любопытный документ — описание операции, выполненной в 1635 году на медицинском факультете одного из университетов Северной Германии.
В жаркий летний день к воротам университета, громыхая, подъехала крестьянская телега. В ней сидел бледный, перепуганный человек. Час тому назад он проглотил… нож.
Никто не понимал, как это могло произойти. Крестьянин уверял, что хотел поковырять в зубах. Вертел нож так и
сяк. Потом сунул нож рукояткой вперёд, держа его за открытое лезвие. Неожиданно нож выскользнул из пальцев и в одно мгновение исчез в пищеводе.
Учёные медики совещались три недели, не зная, что предпринять. Листали старинные книги. В книгах ни о чём таком не говорилось.
Наконец решение было принято. Оно было неслыханным. Врачи решились на отчаянную попытку спасти больного.
Огромная толпа собралась в сумрачном актовом зале, где под высокими сводами, на круглых скамьях в торжественном молчании восседали члены медицинской коллегии, одетые в парадные мантии. Был отслужен молебен. Пациента заставили выпить чашу с опьяняющим питьём и привязали его ремнями к столу.
Декан факультета, в пурпурном одеянии, с золотой цепью на груди, провёл углем полосу на животе больного. По этой линии хирург Даниэль Швабе сделал разрез. Он рассек брюшную стенку, кое-как остановил кровотечение и стал искать желудок…
В зале стояла мёртвая тишина. Больной лежал не шевелясь: он был в глубоком обмороке.
Швабе долго копался в ране. С большим трудом ему удалось подцепить крючком желудок и вскрыть его. Потрясённые зрители не спускали глаз с хирурга, низко склонившегося над столом.
И вдруг он выпрямился, держа в руках узкий длинный предмет. Поднял его над головой, чтобы все видели. В зале загремели аплодисменты. Зрители вскочили с мест. Они не верили своим глазам…
Рану зашили. Крестьянин выздоровел.
Когда теперь читаешь эту историю, трудно удержаться от улыбки. Достали нож из живота. Эка невидаль! Даже в XIX веке такая операция, как гастротомия (рассечение желудка), уже никого бы не удивила.
Дело в том, что к XIX веку в медицине произошли большие перемены. Были разгаданы многие тайны человеческого организма. Стало ясно, как работает сердце, для чего нужна кровь, как совершается пищеварение. Врачи-хирурги в совершенстве изучили анатомию человеческого тела и уже не оперировали наугад. Они научились работать хладнокровно, уверенно, а главное — быстро. Всего семь минут требовалось прославленному хирургу Николаю Ивановичу Пирогову, чтобы сделать сложную операцию — ампутацию бедра.
Но тут произошла странная и на первый взгляд непонятная вещь. В век великих достижений медицинской науки развитие хирургии неожиданно затормозилось. Хирургия точно упёрлась лбом в стену.
Что умели делать хирурги? Вскрывать гнойники, вырезать поверхностно лежащие опухоли, лечить всевозможные раны. Ну и конечно, оперировать повреждённые конечности. Но, разработав с блеском несколько операций, хирурги перестали изобретать что-либо новое. Они словно разочаровались в своём ремесле.
Что же произошло?
Тут нам придётся сделать небольшое отступление. Давайте пороемся у себя в памяти. Припомним трагический эпизод, который произошёл в знаменательный для нашей страны день — 26 августа (7 сентября по новому стилю) 1812 года.


Глава 34 СМЕРТЬ БАГРАТИОНАВ этот день над полем близ деревни Бородино, в ста двадцати километрах от Москвы, гремела канонада. Армия французского императора Наполеона сошлась для решительного сражения с русской армией, которой командовал Кутузов.
Перед рассветом во всех французских войсках был прочитан приказ Наполеона:
«Солдаты! Вот бой, которого мы так долго ждали. Победа зависит от вас! Пусть самые отдалённые потомки вспоминают с похвалой о вашем поведении в этот день; пусть они скажут о вас: они были в великой битве под Москвой…»
И ровно в шесть часов утра огнём французской батареи был подан сигнал к сражению.
Семь раз полки императорской конницы, пехота и кирасиры пытались взять штурмом Багратионовы флеши — вытянутые наподобие стрелы укреплённые позиции на левом фланге русских войск. Одна за другой все атаки были отбиты.
Обороной руководил смуглолицый горбоносый генерал, человек необыкновенного мужества, чьим именем были названы укрепления, — князь Пётр Багратион.
Наступил полдень, а французы так и не добились успеха. Отчаявшись, гренадеры побежали в атаку со штыками наперевес; одновременно с обеих сторон загремело семьсот пушек. В эту минуту Багратион был ранен.
Ординарцы вынесли его из гущи боя. Военный врач осмотрел генерала. Осколок снаряда раздробил левую ногу ниже колена.
К ночи битва закончилась. Армия Кутузова отступала к Москве по Смоленской дороге, а в это время измученного Багратиона везли в повозке в далёкий тыл. Он слабел с каждым днём. Но не от потери крови: кровотечение было остановлено. И не оттого, что получил тяжёлое повреждение: рана голени, как бы ни была она серьёзна, сама по себе не угрожает жизни. Но вокруг раны появились зловещие лиловые пятна. Нога распухла. Началась лихорадка. Врачи с ужасом следили за ходом событий; они слишком хорошо знали, что всё это Значит. Бороться с этим они не умели. Прошло несколько дней, и Багратион скончался.

Глава 35
ЧИСТОТА, КАК ЕЕ ПОНИМАЕТ ХИРУРГЗаражение крови — вот как это называлось.
Вот что было кошмаром хирургов, что уничтожало плоды их труда, сводя на нет результаты самых блестящих операций, и губило тысячи больных.
За операционным столом хирург уверенно делал своё дело. Искусно обходя кровеносные сосуды и нервные стволы, он быстро и ловко соединял ткани, зашивал рану, накладывал повязку. А потом проходило немного времени, и рана начинала гноиться. Больной метался и бредил. Он становился опасным для окружающих: если на соседней кровати лежал другой оперированный, то заболевал и он. И целые эпидемии сепсиса — гнойного заражения крови — косили подряд людей, опустошали госпитали и приюты для рожениц. У хирургов опускались руки…
Словно какой-то незримый недруг подстерегал оперированного больного, и едва только хирург заканчивал свою работу и, усталый, отходил от стола, чтобы вымыть руки, невидимка набрасывался на несчастного пациента!
Вероятно, вы догадались, в чём тут был секрет. Секрет, разгаданный во второй половине прошлого века, после того как великий бактериолог Луи Пастер доказал, что гниение органических веществ вызывают микроскопические организмы — микробы.
В том-то и дело, что хирург мыл руки после операции, а не перед ней! Его пальцы, как и салфетки, бинты, инструменты, кишели болезнетворными бактериями, и целые полчища их устремлялись в глубь раны, пока хирург оперировал.
После открытий Пастера стало очевидным, что крохотные существа совсем не так безобидны, как о них думали раньше.[4]

Список их преступлений рос буквально с каждым годом. Выяснилось мало-помалу, что и чума, и холера, и туберкулёз, и сифилис, и скарлатина, и рожа, и великое множество других заразных болезней возникают по их вине, потому-то они и заразны.
И крупозное воспаление лёгких, та самая «грудная лихорадка», от которой, помните, в нашем рассказе чуть не погиб король Фердинанд, тоже не обходится без участия микробов.
Выяснилась и причина опустошительной заразы, перед которой в ужасе разводили руками хирурги.
В один прекрасный день Пастер получил письмо из Шотландии. Это было в 1874 году. Некий доктор Листер, шеф хирургической клиники в городе Эдинбурге, сообщал Пастеру, что он прочёл его статью о микробах. Статья произвела на Листера такое впечатление, что он решил учредить у себя в клинике «антисептическую систему». Антисептический — значит противогнилостный.
Он велел поставить в операционной «спрэй» — нечто вроде большого пульверизатора. Из этого пульверизатора в воздухе разбрызгивали раствор едкой карболовой кислоты. Сам Листер, прежде чем приступить к операции, долго мыл
и тёр этой кислотой руки. То же самое должны были делать его помощники — врачи, сёстры милосердия, санитары и вообще все, кто входил в операционную. Все инструменты кипятились в карболовой кислоте. Вся операционная провоняла карболкой.
Острый запах карболки ударял в нос каждому, кто переступал порог больницы. В палатах лежали оперированные больные с повязками из марли, пропитанной карболовым раствором.
Над Листером потешались, было у него и немало врагов. В его операционной врачам приходилось нелегко: от едких карболовых паров слезились глаза и першило в горле. Многие отказывались у него работать. Но он стоял на своём.
И вот что удивительно: как только антисептическая система была претворена в жизнь, раны у больных перестали гноиться. Мы-то с вами понимаем, что в этом не было никакого чуда: карболка убивала микробов. Но в то время это произвело сенсацию. К доктору Листеру приезжали хирурги из разных стран; маститые профессора, морщась от запаха, ходили по палатам, с недоверием заглядывали в операционную. Факт оставался фактом: в отделении, которым заведовал этот чудак, не было ни одного случая заражения крови. Лишь постепенно, с большим трудом Листер добился признания, и теперь в любом учебнике хирургии вы можете увидеть его портрет.
С тех пор врачи поняли, как важно защитить больного от инфекции. Забота о чистоте стала их главной заботой. Врачи надели белые халаты. Белый цвет стал цветом медицины.
Что же касается хирургии, то карболка и мыло произвели в ней, можно сказать, целую революцию. Круг хирургических вмешательств необычайно расширился: ведь теперь хирурги уже не боялись осложнений и стали вторгаться в такие области, о которых прежде никто и думать не смел.
Правда, спрэй доктора Листера, над которым когда-то столько смеялись, спрэй, оказавший неоценимую услугу человечеству, ныне сдан в музей. Антисептическая система несла гибель бактериям, которые попадают в операционную;
для этого и рану поливали едким раствором. Это имело свои недостатки: карболовая кислота вызывает сильное раздражение. И сейчас вы уже не услышите в операционной запаха карболки. На смену антисептике пришла асептика — это слово означает умение оперировать так, чтобы вообще не пустить в рану никаких микробов. Как это делается, вы сейчас увидите.
…Войдём на цыпочках в операционный блок, попросим разрешения постоять во время операции.
Как здесь чисто! Нигде ни пылинки.
На длинной блестящей ноге в углу стоит кварцевая лампа. Ею облучают операционную, чтобы ультрафиолетовые лучи убили микробов, которые могут оказаться в воздухе.
В соседней комнате, засучив рукава, врачи долго трут руки щётками и моют в обеззараживающем растворе. Затем протирают руки спиртом. Этого мало: они ещё надевают стерильные перчатки. В операционную входят в масках и стерильных халатах.
На столе спит больной. Он покрыт стерильной простынёй. Лишь в том месте, где будет сделан разрез, оставлено окошко. Кожу больного протирают спиртом и йодом.
С какой осторожностью операционная сестра разворачивает стерильную пелёнку, в которую завёрнуты инструменты! Они ещё тёплые. Перед этим их два часа продержали под сухим горячим паром в стерилизационном котле — автоклаве. Длинным, похожим на клюв корнцангом сестра достаёт из банки со спиртом мотки шёлковых ниток.
Сестра вручает хирургу скальпель. Присмотритесь: хирург держит нож по-особому, не так, как вы держите в руках перочинный ножик, чтобы очинить карандаш. И не так, как берутся за нож, чтобы отрезать ломоть хлеба. Он держит его, как смычок. Напротив стоит ассистент. В правой руке у него раскрытый наготове кровоостанавливающий зажим, в левой — зажим с шариком из стерильной марли: осушать рану. Налево от ассистента стоит за своим столиком операционная сестра, у изголовья — врач, который даёт наркоз.
Никто не произносит ни одного лишнего слова: разговоры запрещены. Никто не делает ни одного ненужного движения.
И так на каждом шагу. В операционной царит жестокая дисциплина, о которой и понятия не имеет тот, кто там никогда не бывал. Там особые правила, железные законы, к которым безжалостно приучают каждого, кто выбрал для себя эту профессию. Хирург не имеет права отойти от стола ни на шаг. Ему не разрешается утереть пот со лба, поправить на голове шапочку. Он не должен дотрагиваться ни до чего постороннего. Ведь его руки погружаются в рану, куда ни при каких обстоятельствах не должна проникнуть инфекция.

Глава 38 СТОИТ ЛИ ХВАСТАТЬСЯМы, люди двадцатого века, привыкли к успехам медицины, считаем их чем-то само собой разумеющимся, и, например, никого не удивляет, что человек, страдающий аппендицитом, выписывается через восемь дней после операции здоровым. Вот если бы он застрял в больнице на месяц, все бы удивились. Все сказали бы: что это там за врачи!
Существует предание о том, как предводитель западных готов Аларих велел призвать к себе врачевателя, о котором шла молва, будто он владеет некоторой великой тайной.
Врачеватель явился; это был дряхлый старик, с трудом волочивший ноги. Его вели под руки двое слуг.