Неодинокий Попсуев

– Пошли мы, Анастасия Сергеевна. Дел много разных.

– Ступайте. Бог в помощь.

Но мы прошли мимо дома Несмеяны до леса, углубляться не стали, боясь клещей, а побродили по тропинкам, где не было сухой травы. От свежего воздуха заболела голова. На участке дел было много, но ничего не делали. Сидели, разговаривали, наслаждались погожим деньком. В пять часов пошли на электричку. Поднялись на мост. Остановились посреди реки, полюбовались видом. На мгновение мне показалось, что всё это мираж. Но мираж вечный.

– Мы тут, а вокруг вечность, – произнесла Несмеяна и поежилась.

– Еще бы на электричку успеть, от вечности десять минут осталось.

– А мы бегом! Кто быстрей?

Мы припустили в горку. Несмеяна отстала, и я протянул ей руку:

– Обопритесь, женщина. Мужчина в гору заходит первый…»

Размолвка

Повздорили на ровном месте. В субботу Попсуев с утра стал рассуждать о сущности жизни. Сергей задумался об этом с прошлого четверга, когда вспомнил о Тане и о радости, которую дарила ему «Пончик» в своих объятиях.

Мало того, вдруг вспомнил, как пришел к Катьке Петровой из соседнего подъезда пригласить ее на свой восьмой день рождения. Дома девочка была одна. Закрыв дверь, она деловито сняла трусики, приказала и ему сделать то же самое, после чего объяснила, что делать. Он не помнил, что делал, помнил лишь свой стыд после этого, а Катька похлопала по кровати и сказала: «Вот, а то папка с мамкой скрипят тут каждую ночь, а мне говорят: рано. А чего рано? Мне самое то. А тебе?»

Внезапно Сергея пронзила мысль, что с тех пор в нем и живет кто-то другой.

Стоит мужчине заговорить о сущности жизни, женщина тут же сведет ее к пыли на полках и старым вещам, которые давно пора было выкинуть на свалку. И это так: выкинь хлам из памяти, сотри пыль с глаз – очистишь жизнь. Несмеяна, не дослушав Сергея, попросила прибрать в квартире, пока она готовит обед. Он прибрал, но лучше бы не делал этого. Всё оказалось расставленным по другим местам, и хозяйка долго не могла найти одежную щетку.

– Куда ты ее дел? – в раздражении спрашивала она, соображая, куда же он мог ее сунуть. Сергей пару дней назад озорно поглядывал на Татьяну, в упор, словно раздевал ее! Досада не ушла до сих пор, Несмеяна физически ощущала ее.

– Съел. Вон она, на полке.

– Что она делает на книжной полке?

– Читает.

– Тебе всё хаханьки! – сорвалась она. – Ничего поручить нельзя!

Попсуев (она поняла это) с трудом удержался от грубого слова. После этого он весь день молчал, дулся, глядел в книги, но, судя по всему, не читал, а что-то соображал. Пообедали молча.

– В кино пойдем?

Он пожал плечами и ничего не ответил.

– Может, к Закировым заглянуть? – через полчаса спросила Несмеяна.

Попсуев и тут ничего не ответил. Ей уже хотелось скандала, крика, чего угодно, но не этого ледяного безмолвия. На миг ее пронзила догадка: «А ведь это я его заморозила!» – но всего лишь на миг, суета в мыслях вновь увела в суету дел.

– Тогда пошли в кафе! – скомандовала Несмеяна. – Выпить хочу, коньяку!

Коньяк пах клопами.

– Пять звездочек, – сказал Сергей. – Чего носятся с ним?

На эстраду поднялись музыканты во главе с гривастым саксофонистом.

– Знаешь его?

– Да кто ж его не знает?

– Давно?

– С детства.

Оркестр исполнил попурри, а потом музыканты положили свои инструменты и сели за столик. На эстраде остался один пианист, заиграл вальс. Гривастый подошел к их столику и обратился к Попсуеву:

– Вы позволите на танец вашу даму?

Несмеяна с улыбкой подала ему руку, и они закружились в вальсе. После танца саксофонист вернул партнершу Попсуеву и поцеловал ей руку.

– Скажешь, не знакома с ним?

– Я говорила, что знаю его с детства. Он был учителем музыки в школе.

Однако вечер был окончательно испорчен. Дома Попсуев сел на диван, помолчал, а потом спросил:

– Интересно, сколько ты еще будешь мучить меня?

Несмеяна улыбнулась, своей улыбкой уязвив Сергея. В сказках пишут что угодно, даже то, что Царевну-Несмеяну можно рассмешить, а потом жениться на ней. А вот в жизни – черта с два! Не то что рассмешить, подвигнуть на улыбку нельзя. А улыбнется, так лучше и не надо! «У нее такое устройство лица, – рассуждал Попсуев. – Как у кошки. Кошки не улыбаются». Он вспомнил японский фильм, в котором изнасилованные и убитые самураями девушки превратились в кошек и потом встречали на глухой тропе в женском обличье своих обидчиков, завлекали их в свое жилище и, когда самураи начинали раздевать их, вгрызались им в глотку. Попсуев представил, как Несмеяна вгрызается ему в глотку, но ужаса не почувствовал, а одно лишь наслаждение. «Вот так начинается мазохизм, – подумал он. – Сколько терпеть? Сейчас обниму, не вырвется…»

– Я? Мучаю? Тебя? – задала Несмеяна извилистый змеиный вопрос, не требовавший ответа. Опять разделалась с ним как с мальчишкой! После этого не то что любить, а и крыть нечем. Сергей почувствовал в себе дикую ярость, охватившую его, как порыв ветра. Он подскочил с дивана.

– Да! Ты! Мучаешь! Меня! Сколько! Можно! – отбил слова Попсуев и кулаком пробил дверцу шкафа насквозь. – Сука! Это! Я! Не тебе!