Неофициальная история крупного писателя

Поскольку Вэй Тао продолжал спрашивать, Чжуану пришлось высыпать на него, как бобы из бамбукового короба, и про тайный разговор Вэй Цзюе с седовласым теоретиком, и про книги, лежавшие на столе. Сказав все это, он немного раскаялся в своей щедрости, потому что начальник может не поверить в его искренность и за­подозрить, что он тоже защитник черной линии. Но Вэй Тао выглядел очень довольным, поэтому Чжуан успоко­ился, как будто выпил лучшего лекарства. Впрочем, это лекарство действовало совсем недолго, через некоторое время он снова заволновался и подумал: «А вдруг верховная руководительница спросит: почему ты все-таки оказался у Вэй Цзюе? О чем конкретно ты с ним говорил? Почему ему пришло в голову, что тебе трудно писать новую пьесу? Не укрыл ли ты чего-нибудь от нас?!»

Опасения Чжуана были далеко не напрасными. Обозванный утром черепахой, да еще вынужденный трусить за лошадьми, Вэй Тао весь кипел от злости и, видя, что один из его обидчиков находится в смяте­нии, решил, что тот наверняка что-то скрывает. Он сразу доложил обо всем верховной руководительнице, а она относилась к доносам с большим вниманием и велела расследовать все до конца. Вэй Тао поспешно вернулся к Чжуан Чжуну.

— Верховная руководительница сказала,— важно произнес он,— что это явный контрреволюционный заговор, который нельзя оставлять без последствий. Еще она сказала, что ты наверняка знаешь и другие веши, так что выкладывай их по собственной инициати­ве — так будет гораздо лучше!

Чжуан скорчил плаксивую гримасу, с мольбой при­жал руки к груди и заверещал:

— Нет-нет, я больше ничего не знаю, даже ниточку не посмел бы утаить. Я отлично помню все наставления верховной руководительницы и не верю никаким слухам о ней...

— О каких слухах ты говоришь? Рассказывай! — заулыбался Вэй Тао, точно определив его слабое место.

Писатель снова начал оправдываться и говорить, что он вовсе не слышал никаких слухов, а просто не верит в них. Вэй Тао изменился в лице:

— Ах, вот ты какой! Ну-ка, говори все, что знаешь, иначе тебя заподозрят в двуличии к верховной ру­ководительнице!

Чжуан Чжун оторопел. После долгого молчания он вдруг признался в страшном преступлении, о котором никогда и никому не говорил. Однажды в своей квартире он накрыл книги газетой с портретом Мао Цзэдуна, на газете скопилась пыль, он начал стирать ее, а тряпка оказалась влажной, и портрет испачкался. Он испугался, что его обвинят в оскорблении великого председателя, и сжег газету, но потом понял, что это еще более страшный грех. Тогда он перед другим портретом председателя, висевшим на стене, совершил сто два­дцать поклонов со словами: «Я виноват, я прошу проще­ния у вас, председатель Мао, у народа...»

— Ладно, хватит, расскажи лучше, какие слухи ты имел в виду! — оборвал его Вэй Тао, почему-то не заинтересовавшийся кошмарной историей с портретом председателя. Чжуан снова решил, что тот все уже знает и запираться нельзя. Дрожащим голосом он пове­дал о своей встрече с братом, о письме жены, которые намекали на что-то, но он сам не понял, на что. Вэй Тао почувствовал, что перед ним такой фрукт, на который надо поднажать, иначе сока не выдавишь, и с непрони­цаемым, как железо, лицом произнес:

— Еще раз говорю тебе, что лучше признаться по соб­ственной инициативе и не предавать заботу, которую проявляла к тебе верховная руководительница!

С этими словами он вышел. Чжуан Чжун хотел побежать за ним, но от страха не мог даже ше­вельнуться.

Вечером Цзян Цин ужинала вместе с приглашенными работниками литературы и искусства. Писатель немного опоздал и вошел в столовую, когда верховная руководи­тельница уже держала речь. Все сидели затаив дыхание, даже щебета птиц не было слышно. А Цзян Цин говорила:

— ...Про меня распускают слухи, будто я насовсем уехала в деревню, будто я покончила с собой. Но эти мерзавцы не увидят моего самоубийства, хотя смерти я не боюсь! Они не могут жить, не ругая меня, а я не могу жить, не ругая их. Я еще с ними столкнусь, я еще с ними посчитаюсь!.. — Тут Цзян Цин заметила Чжуана, который на цыпочках искал свободное место, и воскликнула: — Чжуан Чжун, говорят, ты слышал обо мне множество разных пакостей? Расскажи нам о них!

Писатель смутился, помедлил несколько секунд, и вдруг внутри его будто открыли заслонку:

— Я чрезвычайно благодарен вам за воспитание и заботу, но я провинился перед вами и перед партией. Я совершил множество ошибок, даже преступлений, моя вина огромна, как небо, я весь погряз в ней. Слу­шая всевозможные инсинуации, я не дал им решитель­ного отпора, а продолжал слушать дальше, так что мне нет оправдания...

— Говори же, что именно ты слышал! — нетерпеливо перебила его Цзян Цин.

— Я скажу, обязательно скажу,— закивал Чжуан Чжун.— Вас сравнивали с историческими личностями, да, с историческими личностями...

— С какими еще историческими личностями? На­верное, эти скоты сравнивали меня с Люй Хоу и У Цзэтянь? Откровенно говоря, мне далеко до этих императриц. А еще что болтали?