Неофициальная история одной неудачной компании

Капитан Лаймен сделал кое-какие выводы из речи Мейсона и теперь отдал приказ окружить наш лагерь караулами, чтобы неприятель не захватил нас врасплох. Мне было приказано выставить пикет на развилке дорог, на лугу Хайда. Надвигалась темная грозовая ночь. Я, велел сержанту Бауэрсу отправиться на указанное место и нести там стражу до полуночи, но, как я и ожидал, он отказался наотрез. Я попробовал послать туда других, но никто не согласился. Некоторые ссылались на погоду, а остальные с полной откровенностью заявили, что не пошли бы на этот пост и в самую ясную ночь. Теперь все это может показаться странным и невероятным, но тогда подобные случаи никого не удивляли. Наоборот, они были в порядке вещей. Во всех рассыпанных по штату Миссури маленьких лагерях происходило то же самое. Отряды, подобные нашему, состояли из молодых людей, с рождения впитавших дух упрямой независимости и не привыкших повиноваться ребятам с соседней улицы или фермы, которых они знали всю жизнь. Весьма вероятно, что то же самое происходило по всему Югу. Джеймс Редпас придерживается именно этой точки зрения и в доказательство приводит следующий эпизод. Будучи проездом в восточном Теннесси, он навестил знакомого полковника милиции. Они сидели в палатке последнего и беседовали, как вдруг у входа появился верзила рядовой и без всяких церемоний, не отдав даже чести, сказал полковнику:

—   Эй, Джим, я собираюсь съездить домой.

—   Зачем?

— Да просто я давно там не был, надо бы посмотреть, как идут дела.

— И надолго ты собрался?

—   Недели на две.

—   Ну, ладно, только не задерживайся; и если сможешь, постарайся вернуться раньше.

После чего полковник продолжил разговор с того места, на котором его перебил рядовой. Разумеется, это случилось в первые месяцы войны. Лагеря в нашей части Миссури находились в подчинении бригадного генерала Томаса Г. Гарриса. Он был нашим земляком и пользовался у нас в городе большой популярностью и всеобщим уважением; но для нас он оставался знакомым телеграфистом, за скромное жалованье единолично обслуживавшим нашу телеграфную контору, где ему обычно приходилось отправлять одну телеграмму в, неделю, а в периоды особого оживления — две. Поэтому, когда он в первый раз явился к нам и самым военным тоном с ходу отдал какую-то команду, никого не удивил дружный ответ построенных солдат:

— А ну тебя, Том Гаррис!

Именно этого и следовало ожидать. Можно с полным основанием заключить, что мы были неподходящим материалом для того, чтобы создавать из нас армию. Да, так можно было подумать в те первые месяцы, когда мы ни о чем не имели представления, но потом многие из нас овладели мрачным ремеслом войны, научились выполнять приказы с точностью машины, стали отличными солдатами, воевали до последнего дня и приобрели заслуженную славу. Тот самый юнец, который тогда отказался идти в караул и сказал, что я осел, если думаю, будто он неведомо зачем станет подвергать себя опасности, меньше чем через год получил награду за доблесть.

В ту ночь я все-таки выставил свой караул -г пустив в ход не власть, а дипломатию. Я уговорил Баэрса, предложив ему на это время обменяться чинами и выстоять с ним караул в качестве его подчиненного. В непроницаемом мраке, под проливным дождем мы пробыли на своем посту два томительнейших часа, которые ничто не скрашивало, если не считать монотонной воркотни Бауэрса, поносившего войну и погоду. Затем мы начали клевать носом и, обнаружив, что еле удерживаемся в седлах, махнули рукой на свои обязанности и- вернулись в лагерь, не дожидаясь смены. На пути туда нас никто не окликнул и не остановил — мы беспрепятственно добрались до нашего амбара; и неприятель мог бы проделать это с такой же легкостью: лагерь никем не охранялся. Все спали, и выслать караул в полночь было некому, так что его и не выслали. С тем пор мы, насколько я помню, больше не пробовали выставлять караулы ночью, хотя днем кто-нибудь обязательно отправлялся в дозор.

В этом лагере весь отряд спал вповалку на кукурузе, в углу большого амбара, и до рассвета непременно начиналась общая драка: амбар кишел крысами, которые щмыгали по телам и лицам спящих, отчаянно всех раздражая. А иногда они кусали кого-нибудь за палец на ноге, укушенный вскакивал, принимался выкрикивать самые крепкие словечки своего лексикона и швырять в темноту початки. Початки эти не уступали по тяжести обломку кирпича и, попав в цель, наносили довольно чувствительные ушибы. Ушибленный без промедления пускал в ход те же метательные снаряды,— и через пять минут по всему полу катались насмерть сцепившиеся пары. Из разбитых носов обильно струилась кровь — единственная, которая была пролита при мне в ту войну. Впрочем, нет — это не совсем точно. Было одно исключение. К нему я теперь и перейду.