Для нас Латинская Америка началась в Панаме. В городе не было никаких признаков санитарии — от вони нельзя было продохнуть, и все-таки узкие улочки с нависающими балкончиками не были лишены очарования. На plaza[5] мы нашли «Gran Hotel» — гостиницы тут всегда «Grand», «Royal» или «Imperial»[6]
— Этого не может быть! — завопил он, сопровождая свои слова обильной жестикуляцией. Все белье отправляется в прачечную по меньшей мере раз в месяц. Если вам здесь не нравится, найдется сколько угодно других, которые будут рады получить комнату. В моем отеле заняты все кровати, на них спят по два, а то и по три человека. Заняты даже ванные! Вам предоставлена большая комната, и я теряю деньги, сдавая ее вам одному.
Возразить было нечего, я знал, что действительно все отели здесь переполнены.
Продавцы лотерейных билетов повсюду старались всучить вам свой товар; кафе и бары попадались чуть ли не на каждом углу; с каждого балкончика на вас нежно поглядывали скудно одетые девицы. Внизу у берега была дамба, служившая внешней стеной для переполненной тюрьмы. Здесь по вечерам вы могли прогуливаться, швырять монетки арестантам, которые затевали драку за обладание подачкой, и иной раз видеть казнь, производимую взводом солдат. С таким богатым набором развлечений не заскучаешь.
Мы были рады покинуть Панаму, когда пришло время сесть на быстроходное чилийское судно, узкое и длинное, словно кишка, загружающееся с борта, и с надстройкой, идущей с конца кормы чуть ли не до самого носа. Оно предназначалось для каботажного плавания между небольшими захудалыми портами, где не существовало никаких портовых приспособлений. Лучшие корабли, плавающие в этих водах, принадлежали ливерпульской Тихоокеанской пароходной компании, и будь у нас время, мы предпочли бы дождаться одного из них; на них всегда веселые офицеры, которые любят поиграть на палубе в гольф и привыкли делать поездку приятной для пассажиров. Но мы шли по следам Писарро, и это для нас было главное.
Еще мальчиком я был захвачен романтикой исторических событий времен завоевания Перу и Мексики, и теперь моя давнишняя мечта посетить эти страны была близка к осуществлению. Подобно многим людям, знакомым с замечательными трудами Прескотта, я симпатизировал не дерзким и алчным испанцам, которые рисковали всем ради золота, а инкам и их погибшей древней цивилизации, которая могла бы так много рассказать миру.
Город Гуаякиль в то время был форменным рассадником всяческих болезней. В один из вечеров мы поднимались вверх по реке Гуаяс, пробиваясь сквозь густые тучи комаров, которые заполонили и каюты, и кают-компанию, проникали в каждый уголок корабля и безжалостно нас жалили. Ни разу в жизни мне не доводилось переживать что-либо подобное. Должно быть, Писарро и его спутники испытывали неописуемые страдания, когда эта пакость забиралась под панцирь и кусала их, оставаясь недосягаемой. Постоянная желтая лихорадка в Гуаякиле во многом вызвана ужасающим пренебрежением
В этот день в Лондон отбывал на пароходе новый эквадорский посланник, поэтому множество национальных флагов реяло на общественных зданиях, и мы увидели, как посланник, сопровождаемый своей пышно разодетой свитой, под звуки духового оркестра поднялся на борт.
Тихий океан обдал нас свежестью, когда зараженная лихорадкой река Гуаяс изрыгнула наш пароход на своих мутных от грязи волнах. Обогнув мыс Бланко, где с шумом выпрыгивают из воды гигантские сциены и где чуть ли не над жаждой волной торчат парные треугольники акульих плавников, мы прибыли в североперуанский порт Пайта. Это была невзрачная деревушка, вся из деревянных домов, стоявших у подножия нетронутых песчаных холмов. Здесь нас окурили формальдегидом, наказав за наше неблагоразумие — посещение Гуаякиля.