Неоконченное путешествие Достоевского

В художественных произведениях Достоевский не решался сказать свое последнее слово или напрямую поделиться каким-либо из своих устоявшихся убеждений. Когда же он пытался это сделать, то чаще всего терпел неудачу. И это должно только радовать читателей, ведь путешествия писателя остались незавершенными. В произведениях Достоевского встречаются полностью реализованные, законченные моменты, но их всегда сменяют какие-то другие. Вот почему, за исключением разве что «Братьев Карамазовых», ни в одном из художественных текстов Достоевского нет логичного финала. Его произведения остаются открытыми, предназначенными для перечитывания и переосмысления, даже если какие-то большие идеи в них предстают законченными. Однако если приглядеться, то и в романе «Братья Карамазовы», на последних страницах которого Алеша произносит пронзительную речь у камня и многократно призывает помнить, радоваться и верить, а дети восклицают: «Ура Карамазову!», – финал все же остается открытым[221]. Поминальные блины съедят, и повседневная жизнь вернется в свое русло. Пути братьев разойдутся, дети повзрослеют; одни герои умрут, другие окажутся вовлечены в новые перипетии. Все, что они или мы можем сделать, – это верить или, по крайней мере, надеяться на то, что «в нужное время» им или нам удастся припомнить такие моменты. Воспоминание о них – созданное жизнью, литературой или воображением – придет, как пришло к лежавшему в отчаянии на нарах каторжанину Достоевскому, и окажется заново воплощено, придумано, дополнено, преобразовано. В финале последнего романа Алеша призывает мальчиков хранить память. Дети пришли на похороны Илюши – того, в кого еще недавно бросали камни. Трагическая смерть неожиданно превращается в повод для радости, подобно тому как пессимистическая притча Грушеньки о злой бабе в адском огненном озере символизирует радость и для Алеши, и для самой рассказчицы.

Студент, однажды пожаловавшийся мне, что читать «Братьев Карамазовых» – все равно что тащить девять пакетов с продуктами, по сути выразил суждение на тему «Достоевский в наше время». Но то же можно сказать и о сидевшем в глубине аудитории молодом человеке, который смахнул слезу во время обсуждения сцены из «Бедных людей», где нелепый старик Покровский с торчащими из карманов книгами, потеряв шляпу, бежит за гробом умершего сына. Варенька рассказывает Девушкину, как прохожие, оказавшиеся свидетелями этой странной сцены, «снимали шапки и крестились. Иные останавливались и дивились на бедного старика» [Достоевский 1:45]. Достоевский проникает в наши души, приводит нас в ярость, заставляет нас сомневаться, ниспровергает заветные верования, и хотя не отвечает на важные вопросы, звучащие в его произведениях, но предлагает утешение – не холодное, не теплое, а горячее. На ум приходят слова Уистена Хью Одена:

Смотри, смотри на воду,
нужду свою увидь.
Жизнь – благо, хоть и трудно
ее благодарить.

Слезинка дрогнет, ближних —

таких, как ты нашел —
неправедных, возлюбишь
неправедной душой [Auden 1967][222].

В 1849 году, когда Достоевского везли по улицам Петербурга, как он думал, к месту казни, его размышления о жизни – воспоминания – сливались с мыслями о прочитанном, в особенности о Викторе Гюго. Мы можем утверждать это почти наверняка[223]. Как уже было показано выше, герои Достоевского в критические моменты обращаются не только к собственной памяти, но и к литературе, Библии или фольклору, сочетая эти элементы самым неожиданным образом. И автор, и его персонажи постоянно находят смысл и утешение в смешении действительности и фантазии. По Достоевскому, такое слияние порождает высшую истину. Сам писатель назвал бы эту истину духовной; в наше время предпочитают эпитет «эстетическая». Тем не менее, как бы это ни называлось, в критические моменты мы тоже чувствуем, как жизнь сливается с искусством. Какой фрагмент из произведений Достоевского, какое зерно пустит в нас корни, чтобы припомниться когда-нибудь позже и тем самым в какой-то степени преобразить нас?