Неоконченные споры

Женская палата в хирургии.
Вместе с мамой многие другие.
Восемь коек, умывальник, стол.
Я с кульком, с гостинцами, пришел.

Надо так усесться с мамой рядом,

чтобы не обеспокоить взглядом
женщин. Им неладно без меня,
операций неотложных ждущим,
блекнущим день ото дня,
но стыдливость женскую — блюдущим.

Впрочем, за два месяца привыкли.

Попривыкли, говорю, с тех пор!
Я вхожу, а женщины не стихли.
Продолжают разговор.

Женский разговор похож на дождь

обложной. Его не переждешь.
Поприслушаюсь и посижу,
а потом — без церемоний — встану.
Пошучу почтительно и рьяно,
тонкие журналы покажу.

— Шутки и болезнь боится! —

Утверждает издавна больница.

Я сижу и подаю репризы.

Боли, и печали, и капризы,
что печали? —
даже грусть-тоску
с женским смехом я перетолку.

Женский смех звончее, чем у нас,

и серебряней, и бескорыстней.
Скоро и обед, и тихий час,
а покуда, дождик светлый,
   брызни!

Мать, свернувшись на боку,

трогательным сухоньким калачиком,
слушает, как я гоню тоску,
и довольна мною как рассказчиком.

Столик на колесиках привозит

испаряющийся суп,
и сестра заходит, честью просит,
говорит: — Кончайте клуб!

Отдаю гостинцы из кулька.

Получаю новые заданья.
Матери шепчу: — Пока.—
Говорю палате: — До свиданья.

Днем и ночью

Днем рассуждаешь.
Ночью мыслишь,
и годы, а не деньги, числишь,
и меришь не на свой аршин,
а на величие вершин.

Днем загоняем толки в догмы,

а ночью
   поважней
     итог мы
подводим,
пострашней
итог.
Он прост,
необратим,
жесток.

Минное поле

Жизнь, конечно, минное поле,
что метафора и не боле,
поле, а на нем трын-трава,
что слова, слова и слова.

Но я нá поле, а вокруг

в ящичках зеленоватых
атрибуты батальных схваток —
мины.
На расстоянии рук,
мной протянутых.
Ногу поставлю
как-нибудь не так, как хочу,
и немедленно прорастаю
взрывом
и к небесам лечу.

Я в пехоте,

а мины все —
противопехотные,
то есть
все против меня.
Мины все
прикорнули, ко взрыву готовясь.
Снег сошел только что.
Только что я сошел
с шоссе на проселок.
И оглядываюсь, как спросонок:
мины! Мины!
Их, может быть, сто.
Тысяча!
Может быть — миллион.
Мины, словно моральный закон,
угрожающий святотатцу.
И не пробуй не посчитаться.

Я не пробую.

Задним ходом
и рассчитывая каждый шаг,
обливаясь холодным пóтом,
оглушаясь звоном в ушах,
преодолевая обвал
нервов,
   я отхожу к дороге.
Руки — вот они!
Вот они — ноги!
В минном поле я побывал!

Школа войны