Неоконченный пасьянс

Штромм молчал, явно не имея намерения давать быстрый ответ. Сыщики буравили его взглядами с обоих сторон, а брокер, словно не замечая этого, смотрел куда-то вдаль, в крыши домов Петроградской стороны. "Что-то уж больно долго он соображает", — с неожиданно возникшей острой подозрительностью подумал Иванов. Агафон не смог бы толком объяснить, откуда взялось вдруг это необъяснимое недоверие, но оно в эту минуту тревожно зацарапало ему душу. Наверное, это было сугубо интуитивное восприятие молчания Штромма, иррациональное, внерассудочное, но Агафон был склонен всегда верить душе более чем разуму.

— Что, очень трудный вопрос? — осведомился Иванов.

— Я просто вспоминаю, что мне говорила по этому поводу Александра Васильевна. Да, она держала дома и ценные бумаги, бумаги на предъявителя, и наличные деньги. Её интересовал не столько доход, сколько сохранение капитала. В этом отношении облигации наших крупнейших банков предпочтительнее акций. Я точно знаю, что у неё должны были быть банковские облигации. Я настоятельно советовал ей облигации на предъявителя перевести в именные, то есть с указанием фамилии владельца, поскольку так их безопаснее хранить. Но не у всех банков есть именные облигации. И потом, таковые облигации имеют меньшую доходность, так как менее ликвидны. Так что подобная конвертация требовала от владельца и затрат времени и определённых финансовых потерь, хотя и незначительных. Александра Васильевна сказала, что подумает над моими словами.

— Извините, господин Штромм, из ваших слов я так и не понял каковые суммы госпожа Барклай держала в своём доме, — заметил Гаевский.

— В точности я и сам не знаю. С её слов я могу предположить, что облигаций "Петербургского международного банка" у неё было, эдак, тысяч на девять рублей серебром, а "Учётно-ссудного банка" тысяч на пятнадцать серебром. Наверное, было что-то ещё. В любом случае сумма высоколиквидных ценных бумаг и наличных денег превышала двадцать пять — тридцать тысяч рублей. И полагаю, превышала намного.

— А расскажите нам, Аркадий Венедиктович, что Вы делали утром двадцать четвёртого апреля? — внушительно спросил Иванов.

— До какого часу?

— Скажем, до полудня.

— Меня не было в городе. Я возвращался из Ревеля на пароходе, прибыл в столицу в одиннадцать часов утра. Сразу же поехал на биржу и принял участие в торгах на послеобеденной сессии.

— Можете сообщить нам название парохода?

— "Александр Второй" — лучший корабль "Рижской пароходной компании". Номер каюты точно не скажу, но это был первый класс, с выходом на прогулочную палубу. Мою фамилию вы найдёте в росписи пассажиров.

— Благодарим вас за любезность, Аркадий Венедиктович. — Гаевский кивнул, записывая сообщённые Штроммом сведения в блокнотик.

— Ваше любопытство продиктовано событиями в доме Барклай? — уточнил брокер.

— Именно.

— Я невиновен.

— Разумеется. Было бы очень странно, если бы вы сейчас признались в убийстве, — пробормотал Иванов.

— Что Вы хотите этим сказать? — Штромм с негодованием уставился на сыщика.

— Решительно ничего. Если бы Вы знали, сколько раз нам приходилось слышать от самых закоренелых негодяев слова об их полной невиновности, вы бы поостереглись произносить то, что сейчас сказали.

— Я сказал всего лишь, что невиновен. Почему я должен этого не говорить, ежели это на самом деле так?!

— Для людей нашей профессии эта фраза пустой звук. Кстати, где вы живёте? — Иванов, задавая этот вопрос слукавил: в действительности место проживания Штромма было известно сыщикам из справки адресного стола. Но Агафон специально спросил брокера о месте его жительства дабы подразнить его, заставить немного понервничать. Штромм, однако, никакого беспокойства не выказал и просто ответил:

— На Офицерской улице в доме госпожи Самохиной.

— А откуда вы узнали о смерти Александры Васильевны? — продолжал спрашивать Иванов.

— Прочитал некролог. Насколько я понимаю, её убийство тайны не составляло.

— Ну да, разумеется, — вмешался Гаевский. — А почему не явились на похороны?

— Это не моя обязанность. У меня обслуживаются десятки клиентов. При всём моём внимании к их персонам, я не могу посещать их дни рождения, крестины, годовщины свадеб и похороны. Как ни странно, я вынужден зарабатывать для них деньги, чем и занимаюсь с десяти утра до шести пополудни. Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство? Признаюсь, я ещё хотел бы успеть отобедать… — в интонации Штромма явственно прозвучали нотки раздражения.

— Да, разумеется. Всего наилучшего… — сыщики синхронно кивнули на прощание и двинулись по ступеням вниз, в сторону стрелки Васильевского острова.

Штромм же, развернувшись, отправился внутрь здания, очевидно, в биржевой буфет.

— По-моему, Владислав, он тебя здорово отбрил, — не без сарказма заметил Иванов.

— Да уж, — ухмыльнулся Гаевский. — "Это не моя обязанность!" Каков фрукт! Отменное самообладание, на всё готов ответ. Ни одной оговорки, ни одного лишнего слова!

— И шикарное alibi…

— Не то слово. Корабль в море, как и тюремная камера — наилучшие места для всякого, желающего иметь alibi. Прям как на заказ постарался.