Неоконченный поиск

Неявным образом этот подход базируется на осознании того, что нам всегда приходится жить в несовершенном обществе. И это не только потому, что даже очень хорошие люди несовершенны; и совершенно очевидно не потому, что мы часто делаем ошибки в силу ограниченности наших знаний. Гораздо важнее любой из этих двух причин то, что всегда существует неразрешимое столкновение ценностей: существует множество этических проблем, которые неразрешимы потому, что возможны конфликты этических принципов.

Человеческое общество не может существовать без конфликтов — это было бы общество не друзей, а муравьев. Даже если бы такая цель была достижима, существуют важнейшие человеческие ценности, которые были бы уничтожены ее достижением, и которые поэтому не позволяют нам претворить ее в жизнь. С другой стороны, мы должны стремиться к умению гасить конфликты. Потому что здесь перед нами уже есть пример столкновения ценностей или принципов. Этот пример также показывает, что столкновение ценностей и принципов может приносить пользу и что на самом деле оно необходимо для существования открытого общества.

Одна из главных линий аргументации «Открытого общества» направлена против этического релятивизма. Тот факт, что этические ценности или принципы могут приходить в столкновение друг с другом, не делает их бесполезными. Этические ценности или принципы могут быть открыты или даже изобретены. Они могут быть релевантными в одной ситуации и не относящимися к делу в другой. Они могут быть доступны одним людям и недоступны другим. Но все это очень отличается от релятивизма, то есть от доктрины, провозглашающей, что защитить можно любой набор ценностей[193].

В этой моей интеллектуальной биографии на самом деле следовало бы упомянуть и ряд других философских идей «Открытого общества» (одни из них относятся к истории философии, другие — к философии истории) — гораздо большее их число, чем мы в действительности можем здесь обсудить. Среди них есть и то, что было первой достаточно подробной разработкой моей анти-эссенциалистской позиции, а также, как я подозреваю, первой формулировкой анти-эссенциализма в не номиналистских и не в терминах наблюдения. В связи с этой разработкой в «Открытом обществе» можно найти и некоторую критику в адрес «Трактата» Витгенштейна, критику, которая была почти полностью проигнорирована комментаторами Витгенштейна.

В сходном контексте я также писал о логических парадоксах и сформулировал несколько новых парадоксов. Кроме того, я обсуждал их отношение к парадоксу демократии (это обсуждение породило довольно обширный поток литературы) и к более общему парадоксу суверенитета.

Многословная литература, которая, по моему мнению, мало чего дала для понимания проблемы, возникла из ошибочной критики моих идей по поводу исторического объяснения. В разделе 12 Logik der Forschung содержится обсуждение того, что я назвал «причинным объяснением»[194] или дедуктивным объяснением, обсуждение, которое было предвосхищено, без моего знания об этом, Джоном Стюартом Миллем, хотя, возможно, и в несколько смутной форме (из-за того, что он не проводил различия между начальными условиями и всеобщим законом)[195]. Когда я впервые прочитал «Нищету историцизма» в Брюсселе, мой бывший ученик, доктор Карл Гильфердинг[196], сделал интересное добавление к дискуссии, в которой приняли участие также философы Карл Темпе ль и Пауль Оппенгейм: Гильфердинг обратил внимание на отношение, которое имеют некоторые из моих замечаний по поводу исторического объяснения к разделу 12 Logik der Forschung. (Эти замечания со временем стали страницами 143–146 книжного издания [1957(g)] «Нищеты». Обсуждение Гильфердинга, основанное на Logik der Forschung, породило некоторые пункты, которые теперь можно найти на с. 122–24 и 133 в [1957(g)][197], пункты, связанные частично с логическими взаимоотношениями объяснения и предсказания и частично — с тривиальностью всеобщих законов, широко используемых в исторических объяснениях: эти законы обычно неинтересны просто потому, что они употребляются в непроблематичных контекстах.)

Однако я не считаю этот частный анализ особенно важным для исторического объяснения, а то, что оказалось действительно важным, потребовало еще нескольких лет для дозревания. Это была проблема рациональности (или «принципа рациональности», или «нулевого метода», или «логики ситуации»)[198]. Но в течение многих лет этот неважный тезис — в искаженной форме — под именем «дедуктивной модели» породил многословную литературу.