Неоконченный портрет. Нюрнбергские призраки

Прочитав это письмо, Рузвельт испытал самые противоречивые чувства: стыд, неприязнь к Сталину, намерение послать резкий ответ и вместе с тем желание написать так, чтобы свести назревающий конфликт к нулю.

Нет, Рузвельта беспокоила не очередная размолвка со Сталиным, такие размолвки — не без активного участия Черчилля — случались и раньше. В свое время президент расходился с советским лидером и по более важным поводам — например, по вопросу о втором фронте. Но те расхождения имели место в разгар войны, когда победа еще была скрыта от мира клубами порохового дыма. Сейчас война шла к концу. Русские приближались к Берлину. Окончательный разгром Гитлера стал вопросом месяцев, может быть, даже недель. Еще одна, заключительная встреча «большой тройки» — после капитуляции Германии — должна была по замыслу Рузвельта стать как бы началом воплощения в жизнь его заветной идеи: покончить с историей как с летописью бесконечных войн и начать новый, мирный этап развития человечества. Он мечтал о добрых отношениях с Россией, о ликвидации колониализма на земном шаре и торжественном признании Объединенных Наций верховным судьей в решении всех международных конфликтов.

Что же писал Сталин в своем письме американскому президенту? Оно содержало всего три абзаца. Сталин отказывался прислать на предстоящую в Сан-Франциско Конференцию министра иностранных дел Советского Союза. Он извещал Рузвельта, что советскую делегацию возглавит посол СССР в Америке А. А. Громыко. Впрочем, Рузвельт уже знал об этом решении Сталина от самого Громыко.

Это был удар по задуманному Рузвельтом, хотя еще и не построенному зданию Организации Объединенных Наций.

Дело было не в личностях. Президент ценил ум и серьезность посла СССР в США и знал, каким авторитетом он пользуется у советских коммунистов. Может быть, с ним даже легче было бы иметь дело, чем с негибким Молотовым.

Но в данном случае речь шла о престиже. Британскую делегацию было поручено возглавлять министру иностранных дел Антони Идену. Американскую — государственному секретарю Эдуарду Стеттиниусу. На том же уровне должны были возглавляться делегации других стран. Кроме… Судя по письму Сталина, кроме Советского Союза.

Разумеется, это была демонстрация. Письмо Сталина свидетельствовало не только о том, что в «большой тройке» существуют разногласия. Оно содержало невысказанный упрек самому Рузвельту. Американский президент так активно популяризировал идею создания Организации Объединенных Наций, что его намерение приписать себе главную заслугу в этом деле выглядело совершенно очевидным.

Рузвельт не собирался упрашивать Сталина, чтобы он изменил свое решение.

Но он хорошо понимал, что сталинский демарш является не просто капризом, а ответом на обиду, нанесенную не только ему, но и всему Советскому Союзу. В своем ответном послании он намеревался убедить Сталина в том, что «бернский инцидент» является не больше чем «недоразумением». Ведь эти переговоры велись на уровне штабных офицеров невысокого ранга. В Швейцарии, где эти переговоры происходили, будет немедленно произведено расследование, и Советский Союз, конечно же, получит исчерпывающую информацию о его результатах…

Рузвельт тщетно пытался ввести в заблуждение не только Сталина, но и самого себя. Ему было ясно, что причиной глубокой обиды Сталина послужил не только «бернский инцидент».

Дело было серьезнее и глубже. После встречи в Ялте три державы — ее участницы — объявили о ней на весь мир, как о торжестве единства и согласия по всем главным обсуждавшимся вопросам. Но буквально на следующий день после окончания Ялтинской конференции британские и американские газеты начали яростную антисоветскую кампанию. Они пытались внушить народам мира мысль, что по таким, например, вопросам, как будущее Польши, да и других восточноевропейских стран, согласие вовсе не было достигнуто.

Допустим, Сталин мог расценить это как уже привычную антисоветскую газетную истерику.

Но Сталин не мог не знать, кто эту истерику вдохновлял. А вдохновлял ее Уинстон Черчилль.

На столе у президента лежали копии посланий, направленных Черчиллем Сталину. Решения Крымской конференции подвергались в них неприкрытой ревизии, а «бернский инцидент» вообще отрицался. «Похоже что сейчас у нас имеются довольно большие затруднения с тех пор, как мы расстались в Ялте, — писал Черчилль, — но я полностью уверен, — лицемерно добавлял он, — что все они были бы развеяны, если бы мы могли встретиться вновь».

По просьбе Черчилля Рузвельт отправил Сталину свою переписку с английским премьером. В ней президент фактически поддерживал своего британского союзника. Тем самым Рузвельт скомпрометировал себя в глазах Сталина.