Неоконченный роман. Эльза

Я слышу — теплый летний дождь полощет ивам волоса.
То будят, то наводят сон серебряные голоса.
Далекий дом моей мечты, дом в птичьих криках, где ты?

Я спутал завтра и вчера, как будто тело и трико.

У ночи пара мягких лап, и память видит далеко,
Так ясно, будто бы в воде отражены предметы.

Как будто свет воскресных дней одни остался от педель,

Сады далеких детских лет ветвями раздвигают хмель,
И юноше свой изумруд показывает море.

Жестокий августовский зной не колыхнется над тобой,

Но ты не думаешь о нем, перед тобой раскрытый том —
Читаешь Гете в первый раз, в траве, на косогоре.

Вот вдоль канала ты идешь в густой каштановой тиши,

Давя каштанов кожуру. Вокруг ни звука, ни души.
Лишь пьют алжирское вино бурлаки у плотины.

Глухой деревней ты идешь. Глядит, примолкнув, молодежь.

И запах пива и муки стоит в харчевне у реки,
И пахнут прачечной белья суровые холстины.

В нем смысл жизни? Ты куда, грызя черешни на ходу?

В Сольес? Но девушки тебе знак не дадут — мол, жди в саду.
И лошади той не видать, что норию вертела.

Ты даму в желтом вспомнить рад. В качалке, взятой напрокат,

Она качалась, ты стоял, и наконец-то руку взял,
Как город, штурмом, и на ней колечко заблестело.

Ты вспоминаешь или нет умершую в семнадцать лет?

Она была бледна, как мел. Отец весь день над ней сидел.
Тебе осталось — навсегда убраться, как чужому.

В чем смысл жизни? Может быть, так ящерицы могут жить?

Не только в Моцарте ведь суть. Пошлете сердце в дальний путь,
Но не заставите его забиться по-иному.

Со всех сторон грозят враги, но ты идешь назло врагам.

«Друзьям природы» вопреки Тироль прошел ты по снегам.
По горизонту небеса алели безрассудно.

Над Австрией самоубийц — как перед бурей черных птиц.

Карманы и душа пусты, но вот в Берлин приходишь ты,
Живешь там у зеленщика бессмысленно и скудно.

О, этот город был в тот год, как остров в сердце страшных вод.

Когда бы не было вокруг опасностей, акул и вьюг,
Морские острова чудес не знаю чем бы стали.

Ах, в сентябре Шарлоттенбург! Ах, наш берлинский Монпарнас!

Мы проводили вечера, беседуя в тени террас.
Американские друзья, о них вы вспоминали?

Быть может, Иерусалим? Вот-вот Самсон обрушит храм.

У каждой станции метро народ толпится тут и там,
И пивом горечи людской дома полны до края.

Вдруг — в муравейнике огонь или в курятнике лиса —

Полиция рванулась с мест, сирен завыли голоса.
Нет, человеку во плоти ужасна жизнь такая.

В ней есть какой-то зуб больной — вокруг него гнездится гной.

И ясно видит разум твой, что ограничен он стеной.
Чтобы уйти от этих мук, куда податься надо?

Домой вернуться? Где твой дом? Скорей уехать? Но куда?

На Белой площади друзья в картишки режутся всегда
И говорят, что есть у них союзники из ада.

В чем смысл жизни ты найдешь? И где в нем правда, где в нем ложь?

Как средь намазанных холстов, ты в этом городе живешь.
На черном рынке стоят грош и марки и идеи.

Париж. Пассажи и сады… Париж глубоко потрясен.

Зачем снесли Cité des Eaux, бегущий к Сене на поклон?
Где изгороди и цветы? Где тайные аллеи?

О женщина, нам сердце ты истеребила в лоскуты,

И сохранились в нем одни сухие, мертвые цветы
Да свет притонов в тех садах владений Калиостро.

Какой-нибудь случайный миг остался в сердце навсегда:

Акаций острый аромат, и Сены темная вода,
И еле слышный гул метро под низким сводом моста.

Когда случалось, что меж нас ложилась наземь чья-то тень,

Казалось, не наступит ночь, он бесконечен, этот день,
И нет желанной темноты, чтоб нас соединила.

Три года я тебя искал, подруга яркая моя.

Ты в затемнении была луной и солнцем для меня,
И долго терпкий аромат та комната хранила.

Ты отступала от меня, ты уходила навсегда,

Ты утонула в зеркалах, и не осталось ни следа
От черной королевы и от белой королевы.

Какая странная любовь! Все кончено, а жалоб нет.

Вдруг наступила тишина, погасла музыка, как свет.
Гораздо позже боль в груди почувствуешь ты слева.

В чем смысл жизни, наконец? В противоречьях без конца?

Прохожие на мостовой… Взгляд… Выражение лица…
Как будто бесконечный фильм проходит на экране.

Проговорили мы всю ночь. Я с ним поехал на вокзал.

Ноль Элюар Париж и жизнь неярким утром покидал.
Мне в этом фильме навсегда запомнилось прощанье.

Прощай, прощай! Вернешься ль ты когда-нибудь и Сарселль-Сен-Брис?

Твой свежевыкрашенный дом в Итаке ждет тебя, Улисс,
Пока вкруг твоего челна шумят ветра отваги.

От всех тревог, от всех сирен атолловый уводит путь.

О ярмарки! О карусель! Увидишь ли когда-нибудь,
Как гёрлс Гертруды Гофман перекрещивают шпаги.

Тебе на улице Мартир не увидать зарю в окне.

Не возвращайся в этот мир. Твой город гибнет, он в огне!
Ты был жнецом, бросай же серп, ступай несжатым лугом.

Ты, уезжая, мне сказал: «Я пересудов не хочу

О том, куда и почему…» Я им в ответ захохочу!
Я болтовни не допущу. Я буду верным другом.

О милые мои друзья! Тот красный занавес упал.

Я видел — в небе над мостом огонь бенгальский догорал.
Бежала лодка по реке вперед, в морские дали.

Июль. Ты помнишь ли, Дено, был бал еврейской бедноты.

Влюбленных бедных ты жалел, искавших тщетно темноты.
Четырнадцатое число… Беседа о Нервале.

Он говорил: «Любовь — нарыв, что горло режет пополам».

А из Америки в те дни Ивонна Жорж вернулась к нам
С натруженною песней птиц, летевших издалека.

Эпоха, полная тревог, ступили мы за твой порог.

Большое сердце всей земли во мраке слышно издали.
Свой дерзкий флаг Абд-эль-Керим возносит над Марокко.

В нем смысл жизни? Был ли он? Иль только вальс да краковяк?

Откуда этот черный пес? Кругом молчание и мрак.
Иуда иду я? Что люблю? Не зеркало ли в раме?

Раскрашивает ставни мир, он весь, Голландия, как ты.

Земля решила хоть зимой передохнуть от вас, цветы.
И я решил взглянуть назад усталыми глазами.