Неон, она и не он

Публика здесь и вправду собралась заметная, своеобразная и всех возрастов: от почтенных, пропеченных годами дам в съедобных шляпах, цветастых платьях и крикливых бусах, что прячась под зонтами кафе, рыскали глазами в поисках оплошностей и недостатков, до юных проказниц, порхавших по пирсу в одиночку и с бронзовыми кавалерами, предлагая оценить прикрытый шагреневыми треугольничками молочный шоколад их тела. Были здесь женщины детородного возраста: одни с крепкими, по-южному волнующими и пышными, другие с плоскими, по-английски угловатыми и нескладными формами. Были мужчины всех мастей: оплывшие и поджарые, малоподвижные и оживленные, жестикулирующие и немногословные, брюнеты, шатены, рыжие, бронзовые и краснокожие. Бóльшая их часть предавалась созерцанию, излучая при этом церемонное достоинство и чопорность. Публика срослась лицами, туловищами, загаром, и никого ей не хотелось выделять особо.

Накупавшись, она устраивалась в шезлонге, он же, опираясь на него спиной или облокотившись, усаживался рядом на плитах. На небе среди клочьев, перьев и хлопьев толпились в утомительных перестроениях, как новобранцы на плацу кучевые, слоистые, лысые, рваные, волокнистые, белокаменные бастионы легче пуха и воздуха, тише молчания и выше гор. Солнце, устав укрощать их земную ересь голубыми прорехами божьей истины, стушевалось, ретировалось, и стало ясно, что ясность никого больше не устраивает и что пришло время очиститься от пыльного благодушия. Едва они успели покинуть пляж, как небо заволокло черной мутью, и разразился настоящий южный ливень с концом света, глухим громовым ворчанием и гневным сверканием поднебесных очей. Зрелище захватило их и задержало на некоторое время возле балкона, двери которого пришлось закрыть.

Положение незаметного наблюдателя и беспристрастного летописца требует от нас подмечать и по возможности точно живописать не столько сами события, сколько их место на бугристом стволе экзотической связи наших героев, их, так сказать, плодородную, как у почки способность, их растительный или, напротив, разрушительный ресурс. Что любопытного в гладком однообразии железнодорожных путей? Гораздо интереснее их стыки – места, где один рельс вырастает из другого. Иными словами, из всех событий, в которые, как в насыщенный раствор погружены чувства наших героев, для нас важнее те, что обладают внутренней строительной силой. От них зависит, в какую сторону растет кристалл их отношений, будет ли он прочен и станут ли симметричны его грани.

Определенно что-то незаметное и питательное произошло между ними за эти несколько дней, позволив второй раз за день случиться небольшому, но важному событию, значением не уступающему утреннему, а именно: он сел в кресло и потянул ее за руку к себе. Поколебавшись, она уступила и опустилась к нему на колени. Он освободил ее от футболки и принялся ласкать ее бюст на виду у грозы. Впервые он позволил себе, а она согласилась делать это за пределами постели, что было явным нарушением ее строгого регламента. Электрическая страсть небес соединила их в новом, пусть и неудобном положением, и в непривычных, возбуждающих изгибах и складках язык их тела обнаружил свежие, необычные слова. Почувствовав, что вот-вот извергнет вместе с небом стремительную молнию, он хрипло предложил:

– Давай залезем под душ…

– Давай… – согласилась она.

Молча скинув на ходу остатки одежды, они вошли в сверкающую зеленым мрамором пещеру и впервые отразились обнаженные в одном зеркале – стройная красавица и крупный мужчина невзрачной наружности. Он поспешил отвести от зеркала глаза, настроил душ, они забрались в ванную, и она, повернувшись к нему вопросительным лицом, приготовилась следовать его воле.

– Вымыть тебя сейчас или потом? – прижав ее к себе, спросил он приглушенным голосом.

– И сейчас, и потом… – ответила она, испытывая давно забытое волнение: последний мужчина, с которым она занималась любовью под душем, был Мишка, и было это сто лет назад.

Он освободил пространство над ними от шипящих струй, истово и воздушно нанес на ее кожу гель, взбил пену и, проникаясь семейным значением сцены, принялся оглаживать ее драгоценный рельеф, призывно потискивая культовые места и утверждая стерильность с прозрачным и скользким намеком. Собственно, в напускном утаивании очевидных намерений и состоит замирающая суть совместной двуполой помывки.

Повернув ее к себе спиной и придерживая за живот, он особое внимание уделил бедрам. Время их санобработки далеко превзошло необходимое, а его вкрадчивые, проникновенные движения заставили ее обмякнуть. Наконец он смыл пену и принялся поцелуями и покусываниями проверять блестящую упругость ее кожи. Он даже встал перед ней на колени, и она в ответ возложила взволнованные руки на его потемневшую от воды макушку.

Теперь ему следовало вымыться самому. Он выдавил гель и нанес себе на живот.

– Дай мне! – сказала она, забирая у него флакон. – Повернись!