Неон, она и не он

– Наташа, у меня до тебя тоже были любовницы. Так что теперь? Мы же взрослые люди и все понимаем!

– Хорошо, – сказала она, – теперь этот американец…

«Он тоже оказался подлецом?» – чуть было не спросил он.

– Здесь все сложнее и… проще, – осторожно начала она. – Может, тебе это покажется глупостью, ерундой, женской дурью, но дело вот в чем: этот американец своим сложением, телом своим оказался копией Володи, моего покойного жениха…

Она замолчала и уставилась на него, проверяя эффект сказанного. Не обнаружив ни малейшего эффекта, она неуверенно продолжила:

– Ты понимаешь, меня словно заколдовали – я глядела на его тело и видела перед собой Володю! Понимаешь?

Он не понимал. Она беспомощно оглянулась, страдая от того, что под рукой нет тех нужных слов, которые где-то обязательно существуют.

– Ну, как тебе объяснить?! – страдальчески морщилась она, жестикулируя невпопад. – Ну, представь, что он вдруг воскрес и явился ко мне под чужим лицом! Нет, ну, глупо, конечно, так говорить, но я действительно не знаю, как еще сказать! В общем, я ходила за ним, как привязанная и ничего не могла с собой поделать! Прямо наваждение какое-то! – изнемогала она.

Ему пора уже было что-то сказать, и он, продолжая держать оборону, с грустной, отстраненной от ее страданий улыбкой сказал:

– Когда я увидел тебя веселую, счастливую рядом с этим американцем, я вдруг понял…

– Ничего ты не понял, трус несчастный! Ни-че-го! И вместо того, чтобы мне помочь, отказался от меня! – выкрикнула она.

Лицо ее сморщила некрасивая гримаса, а на глазах выступили слезы. Тут с ним что-то случилось, и он, забыв о данном самому себе слове хранить обожженное чувство в прохладном месте, не выдержал, вскочил и, огибая стол, устремился к ней. Она порывисто выпрямилась ему навстречу и похудевшими руками, словно лианами обвила его.

– Димочка, мне страшно! Ты не представляешь, как мне страшно! Я до сих пор не понимаю, что со мной было! Ведь я вела себя как ненормальная, была как игрушка в чьих-то руках! Только ты не думай – я тебе не изменяла! – всхлипывала она, припав к нему мокрой щекой. – Я ведь после возвращения ездила к Володе на могилу и просила, чтобы он меня отпустил! Я сказала ему, что ты хороший и любишь меня так же, как он! – горячо отчитывалась она.

– Еще больше, еще больше! – гладил он ее по голове, с трудом удерживая на цепи слезы. Обхватив ладонями ее мокрое лицо, он принялся покрывать его поцелуями. – Прости, прости меня! Я люблю тебя, люблю, конечно, люблю… – бормотал он, холодея от ужаса, что так легко и несправедливо мог ее потерять.

Тут бы, кажется, ей самое время сказать: «Я тоже тебя люблю!», но она лепетала:

– Я все время думала о тебе… Мне было так одиноко… Я смотрела на других мужчин и думала: «Господи, какие они все уроды!». Я ужасно злилась на тебя, что ты не звонишь… Если бы я знала раньше…

Он не дал ей договорить и, поймав на лету ее губы, завладел ее дыханием. Вино примирения небывалой крепости и вкуса ударило им в головы, и он, не отнимая губ, подхватил ее и устремился в спальную. Все вышло, как у нее с Володей в первый раз: он сорвал с нее и с себя одежду и с набравшей силу, почти звериной страстью взял ее, и она, не успев испытать телесных судорог, тем не менее, оказалась наверху блаженства…

37

Когда он улегся рядом с ней опустошенной половинкой того сиамского, сросшегося животами и грудью пульсирующего существа, что не просуществовало и минуты, она, скрестив ноги, тихо и смущенно сказала:

– Принеси полотенце – мне страшно даже пошевелиться…

И он отправился в ванную, где встретившись в зеркале со своим счастливым отражением, не пожелал призвать его к сдержанности. Вернувшись, он присел на кровать и тихо спросил:

– Можно, я сам?

– Что – сам? – не поняла она.

– Ну, это… – не выпуская полотенце из рук, указал он им ТУДА.

Она поняла, откинула одеяло и, смущаясь и краснея, позволила ему сделать то, чего не позволяла до этого никому: убрать, так сказать, за собой.

«А, собственно, что тут такого? – думала она, оправдывая его не по-мужски трепетную, почти женственную выходку, в которой он воплощал свое обожание. – Просто другим подобное и голову не приходило! Получили свое – и в сторону!»

Новым здесь было то, что в этот список угодил и Володя.

Обдавая теплым дыханием ее бедра, он колдовал нежно и почтительно, целуя их и нашептывая слова, приводить которые здесь – все равно, что устраивать выставку фарфоровой посуды в загородке для слонов. Она не торопила его и млела, подрагивая. Когда он улегся рядом, она сказала:

– Спасибо, Димочка! Дай, я тебя поцелую!