Неосторожность

Мэдди хочет их кремировать. Ей чуть лучше, но она все равно бродит по моей квартире, как сомнамбула. Устраивать все приходится мне. Я связываюсь с похоронным бюро на Пэнтиго-роуд. Заполняю бумаги. Из «Нью-Йорк таймс» звонят по поводу некролога – и из «Ист-Хэмптон стар», и из «Саутхэмптон пресс». Мне многое нужно сделать, но я не хочу оставлять Мэдди одну. Мне очень тревожно, я боюсь, что она просто подойдет к окну и выбросится. Я прихожу домой и обнаруживаю, что Мэдди все еще сидит за столом, смотрит на остывшую чашку с кофе, крутит в руке медальон Гарри со святым Христофором. О том, что прошло какое-то время, говорит только гора затушенных окурков в пепельнице.

Мы едем в мой дом. Там будут поминки. Она сказала, что не сможет вернуться к себе. Я устраиваю ее в викторианской комнате и, вместо того, чтобы заселиться в свою, переезжаю в похожую на келью комнату прадедушки. За все годы, что мы знакомы, Мэдди ни разу не ночевала у меня. Я готовлю ужин, но у нее нет аппетита. Она почти не ела в эти дни. Похоже, все, что она усваивает, – это водка и никотин. Я убеждаю ее поесть, твержу, что нет смысла морить себя голодом. Я режу ей мясо, как ребенку. Даже накалываю кусок на вилку.

Утром приезжают из кейтеринговой компании. Я не знаю, сколько человек придет ко мне. Могу точно сказать, что будут Нэд и Сисси, агент Гарри, его издатель, друзья. Брат Мэдди, Джонни, приезжает из Орегона, где работает кем-то вроде консультанта по избавлению от зависимостей и ведет занятия йогой. Я знал, что Мэдди не захочет, чтобы было много людей. Только семья и самые близкие друзья. Некоторых из них я не видел годами, но с Гарри и Мэдди они общались.

К одиннадцати часам я отвожу Мэдди в церковь Святого Луки, где состоялась заупокойная служба по моему отцу. Я по-прежнему регулярно бываю на службах – здесь или в церкви Святого Иакова в городе, – но знаю, что Гарри и Мэдди ходили в церковь в основном только на Рождество и Пасху. У нас новый священник, женщина. Она тепло приветствует меня и пропускает внутрь, потому что я обнимаю за плечи Мэдди. Мне пришлось помочь ей одеться.

Несколько человек уже здесь, но я не обращаю на них внимания, я веду Мэдди в передний ряд. Вокруг алтаря много цветов, рядом стоят две большие фотографии Гарри и Джонни. Подумать страшно, что́ чувствует Мэдди, если она вообще что-либо осознает. Я обнимаю ее покрепче. К Мэдди подходят люди, выражают соболезнование.

Я оглядываюсь и вижу отца Гарри, он сидит в одиночестве на соседней скамье. Он вдовец, приехал из Нью-Хемпшира. Меня снова поражает, насколько они похожи. Словно глядишь на Гарри тридцать лет спустя. Отец Гарри смотрит на фотографии сына и внука. Все его наследие уничтожено одним махом. Я бы подошел к нему и поговорил, но не хочу оставлять Мэдди.

Появляются Нэд и Сисси. Сисси молча подсаживается к Мэдди, берет ее за руку. Нэд кажется меньше ростом. Приходит кто-то еще, но я сосредоточен на Мэдди. Начинается служба, знакомые слова: «Я есмь воскрешение и жизнь». Не будет ни речей, ни воспоминаний. Мэдди бы не смогла это вынести. Все быстро заканчивается.

Я вывожу ее к машине, припаркованной прямо у крыльца. Замечаю несколько знакомых лиц. Людей больше, чем я предполагал. Похороны притягивают любопытных, особенно если покойный – какая-то знаменитость. Однако за нами следует всего около десятка машин.

Я захватил резиновые сапоги для Мэдди и себя и помогаю ей обуться. Мы медленно бредем по грязи к лиману, за нами следуют остальные. Нэд достает одно каноэ и относит его к причалу. Мы с Нэдом помогаем Мэдди сесть на носовую скамью лицом к корме. Потом в каноэ забираюсь я, как всегда, сажусь на руль. Сисси передает мне урну. Никто не произносит ни слова.

Люди собрались на причале, все они в темных костюмах и платьях. Молчат. В тишине слышится только плеск воды, мое дыхание, грохот сердца в моей груди. Небо, задернутое облаками, светится молочной прозрачностью. Вода темна, спокойна и непроглядна. Вдали кружат несколько чаек. Большинство домов вокруг лимана еще закрыты после зимы. Деревья обернуты мешковиной. Садовая мебель убрана. Бассейны затянуты брезентом, засыпанным бурыми листьями.

На середине лимана я открываю урну. Урна одна. Мэдди хотела, чтобы их смешали. Она бережно берет у меня ее. Погрузив пальцы, вынимает пригоршню праха и развеивает его над водой. Начинает всхлипывать. Или, вернее, продолжает всхлипывать, потому что не прекращала все эти дни. Снова и снова Мэдди черпает из урны и бросает прах, пока ничего не остается. Она смотрит на меня, и я понимаю, что пора возвращаться. Глаза у нее красные и опухшие, в них отражаются слезы, текущие по моим щекам.

Мы возвращаемся к причалу, Нэд и Сисси помогают нам выбраться. Я веду Мэдди к себе домой.

– Я не могу, – шепчет она.

Я отвечаю, что понимаю. И отвожу ее в ее комнату, выключаю свет.

– Пожалуйста, извинись перед ними, но я не могу спуститься. Не хочу никого видеть.