Неотмазанные. Они умирали первыми

Неожиданно, где-то слева за домами на соседней улице затакали очереди. Сначала длинная, потом короткая. Красивая с коваными узорами, калитка напротив звякнула щеколдой и распахнулась. На улицу стремительно выскочили двое. Один — в камуфляже, с густой черной бородой. Другой, высокий молодой парень, был в короткой куртке на бараньем меху, и, как и первый в черной вязаной шапке. У чернобородого в руках поблескивал «калашников» с «подствольником», а у молодого из-за спины торчали конусами «выстрелы» к гранатомёту. Увидев бойцов, они остановились как вкопанные, окаменели словно изваяния.

Первым пришел в себя «черный», он, оскалившись, что-то злобно выкрикнул и дал очередь в сторону Пашки. Грохот выстрелов больно ударил по перепонкам, заставив Ромку зажмуриться, он машинально нажал на спуск и почувствовал, как автомат, словно живой рвется у него из рук. Пули смертоносным веером фонтанчиками чавкнули по грязи и ушли поверх заснеженных крыш. Ромка сжался в комок и не отпускал спускового крючка, пока не опустел магазин.

— А-а-а… А-а-а, — монотонно мычал он каким-то животным голосом, исходящим откуда-то из утробы. Он ничего не соображал. Его руки мелко дрожали, в висках стучала кровь, судорожно дергалось правое веко. Сильно пахло порохом. Видел наклонившееся к нему обветренное бородатое лицо Степана Исаева, который что-то ему кричал и тряс за плечо. Ромка вяло кивал в ответ. Перед ним все плыло как в пьяном угаре. Облизав пересохшие губы, взглянул в сторону Пашки. Тот без каски с широкооткрытыми полубезумными глазами и кровавым разорванным ухом стоял у дерева, намертво вцепившись в дымящийся пулемет. Слезы и сопли вперемешку текли у него по посеревшему лицу. Рядом топтался Виталий и здоровой рукой безуспешно пытался отобрать у того оружие.

Чернобородый лежал навзничь на спине, запрокинув, обезображенное пулей, окровавленное лицо, вперив в светлое небо уцелевший глаз. Под головой расплывалось темное пятно. Молодой же, издавая тихие хрюкающие звуки, согнутыми пальцами, словно когтями, скреб землю, сгребая под себя грязь и снег. Его туловище напоминало страшное кровавое месиво из внутренностей и клочьев одежды.

Виталий, обняв Пашку за плечи, отвел к забору, помог снять «броник» и расстегнуть бушлат.

— Ну, чё глазеете, бля! Говна не видели, бля! С кем не бывает! Котелок у парня пробило! — свирепо вращая глазами, Виталий набросился на подошедших к ним.

— Лучше тряпку какую-нибудь найдите или бумагу!

Группа бойцов окружила убитых.

— Готов!

— А этому, скоро хана! Вишь, пузыри пускает! — послышался простуженный голос Степана, который склонился над боевиками и обыскивал их.

— Все кишки наизнанку вывернуло!

— Отбегался по горам, абрек!

— Бля! Кровищи-то!

— Да, разнесло, будь здоров!

— Паша постарался! — откликнулся старшина Баканов.

— Молодой, красивый, — закуривая, сержант Кныш кивнул в сторону молодого чеченца.

— Твою мать! Вот такие красавцы нашим ребятам головы-то отрезают и глаза выкалывают! Забыл, как эти суки блокпост в соседней бригаде вырезали? Может, напомнить, тебе? Забыл, изуродованных пацанов? Забыл, Бутика? — обрушился на него, разъяренный капитан Дудаков, сверкая воспаленными глазами.

— Дай, сюда! — он зло вырвал из рук Степана трофейный «Стечкин», на котором было выгравлено имя «Рамзан», резким рывком передернув затвор, выстрелил в упор в дергавшегося боевика. Всем вспомнился Бутик, Санька Бутаков, с нежным румянцем на щеках, молоденький прапорщик из их 3-ей мотострелковой роты, который в октябре попал в плен. Потом его нашли, через месяц, морские пехотинцы, в какой-то канаве с перерезанным горлом и отрубленными кистями рук. Если бы не «смертник» на шнурке (жетон с личным номером), почему-то не снятый боевиками, так и канул бы он в безызвестность в далекой чужой стороне.

Ромка с трудом поднялся как пьяный, расправляя затекшие ноги, и прислонился к стене. Лихорадило. Почувствовал, как его бросило в жар, точно такое же было с ним в сентябре под Кизляром. Они несколько суток не спали, ждали атаки со стороны «чехов», которых скопилось около двух тысяч в этом направлении. Все буквально валились с ног от усталости, засыпали прямо стоя. Щуплый Шилов носился по окопу и неистово орал, расталкивая их и дубася по каскам:

— Не спать! Не спать, уроды!!!

Тогда во время ночной перестрелки у Ромки кончились патроны и он сидел в кромешной темноте в своей ячейке под трескотню трассеров, завывание и уханье мин, визг осколков. Сидел, сжавшись, как беспомощный сурок, и чувствовал, как огромная горячая волна накатывается и захлестывает его.

Выглянуло солнце, снег стал подтаивать и обнажать землю, высокие железные заборы украсились бахромой темных потёков. Воробьи пуще прежнего развеселились, устроив на дереве настоящую вакханалию, заглушая неугомонным звонким щебетом урчание «бээмпешек».

Глава девятая