Неотосланные письма (Повесть и рассказы)

Наступил вечер. Собирались темные тучи. Мы опять проезжали через лес. Галиуллин снова начал говорить без умолку о совещании, о своей речи. И взгляд его, и голос, казалось, твердили: «Видите, какого ума, какой значительности человек сидит рядом с вами. И вы столь приятны мне, что я делюсь с вами всем, чем живу».

Потом он принялся рассказывать, как он неудовлетворен семейной жизнью и какая у него неудачная жена.

Прямо противно писать об этом. Я совершенно не переношу мерзких людишек, которые способны каждому встречному-поперечному выбалтывать семейные секреты.

Машина вдруг остановилась.

— А, черт! — воскликнул шофер.

— В чем дело? — спросил Галиуллин.

— Вот беда, — сказала я. — Может быть, поломка небольшая?

— Исправить-то исправлю, — сказал шофер озабоченно. — Только вы не стойте над душой.

И он поднял капот машины.

— Пойдемте, — позвал Галиуллин. — Ибрай очень норовист. Терпеть не может, когда его торопят.

И пошел в лес, в сторону от дороги.

— Как готов будешь, посигналь! — бросил Галиуллин шоферу.

Я осталась в машине. Сидела и ждала. Шофер терпеливо возился с мотором. Мне надоело ждать. Я вышла и решила немножко пройтись. Вдруг за деревьями показался Галиуллин. Подошел ко мне.

— Любит, не любит! Любит, не любит! — гадал он, обрывая лепестки ромашки.

Заговорил о любви, о женщинах.

— Ах, как хорошо дышится в лесу! — то и дело повторял он, разводя руки в стороны, поднимая их вверх. — Ах, как хорошо! Дышите! Дышите! Я хочу смотреть на вас, видеть вас.

Он внезапно обнял меня и попытался поцеловать.

— Прочь! — крикнула я и изо всей силы оттолкнула его.

Но это не остановило Галиуллина. То ли он думал, что я шучу, то ли ему не хотелось отступать. Он снова приблизился ко мне.

— Ого! Да вы сильная! — смеялся он. — А ну, кто кого? — и, внезапно шагнув вперед, он снова обнял меня.

— Подлец! — громко крикнула я и, плюнув ему в лицо, побежала к машине.

— Простите, — догнав меня, шептал Галиуллин. — Я не знал…, я думал…, я хотел…

— Негодяй! — сказала я. — Неужели вы не видите, что вы противны мне! Неужели вы не видели, что вас оттолкнули с самого начала!

— Я думал, вы шутите. Женщины никогда не говорят «да». «Зачем, к чему, что вы!» — твердят они и, между тем, сами льнут к тебе. А вы не такая. Давайте забудем все, — просил он.

Мотор был «починен». Я села рядом с шофером, и машина тронулась.

Вскоре после этого случая Галиуллин покинул наш Адрас. Оказалось, что он был замешан в какое-то грязное дело. Кончилось это исключением его из партии, а впоследствии и арестом.

Со снятием Галиуллина в районе стало легче работать. В амбарах появился хлеб. В домах — изобилие. Колхозы заметно улучшили работу. Галиуллин, оказывается, был не только донжуаном…

Искэндер!

Письма свои я пишу урывками, в свободные минуты. Поэтому не удивляйся, если найдешь их беспорядочными. Начала я их давно, а конца все не видно. Сама чувствую, что ежеминутно перебиваю себя. Вот недавно писала о детях, а потом упомянула о Галиуллине.

Порой я ругаю себя, зачем пишу. Захочешь ли ты читать эти письма? Но я и не думаю о том, прочтешь ли ты их или нет. Столько во мне наболело, столько мною пережито, что уж право говорить-то я заслужила вполне.

Я хочу написать тебе о том, как придумала своим детям отца. Да, да! Именно придумала, сочинила. Вот как это случилось.

В один из вечеров я, сама не знаю почему, вспомнила Вэли и стала перебирать старые тетради, сохранившиеся со студенческой поры. Нашла то, что искала, — фотографию Вэли Сафиуллина.

Взглянув на портрет, я представила себе Сафиуллина. С какой болью в черных глазах смотрел он тогда на нас. Мне стало жаль его. Мне стало стыдно за то, что я тогда смеялась над бедным парнем…

И вдруг все как-то вышло сразу, — мне пришло в голову, и я решилась…

Ведь фамилия Вэли одинаковая с моей — Сафиуллин. И когда Кадрия спросила меня об отце, я показала детям фотографию Вэли и сказала:

— Вот ваш отец!

Вэли стал моим «мужем».

Не сердись, Искэндер. В тот момент я совсем позабыла о тебе.

Карточку Вэли я вставила в рамку и повесила на стену.

— Смотрите, детки! — говорила я Кадрии и Рафаэлю. — Скоро к нам вернется наш папа.

Ты знаешь, что, работая в стенгазете, я научилась фотографировать. Теперь мне захотелось переснять карточку Вэли. Сказано — сделано. Я размножила ее, увеличила, уменьшила. Пересняла ее вместе со своей карточкой. Получилось так, как будто мы сидим рядышком.

Со времени нашего супружества у меня сохранилась наша группа — ведь ты единственный раз снялся со мной и детьми. Таких карточек у меня было две. На одном экземпляре я осторожно вырезала твою голову и вклеила голову Вэли. Потом пересняла. Получилось совсем незаметно. Эту карточку я тоже повесила на стену. Так она и украшает ее до сих пор. К фотографиям привыкли не только мои дети, но и соседи.

— Где твой папа? — спрашивают у Рафаэля.

— Вот! — отвечает он, показывая на фотографию Вэли.

— А как ты его любишь?

— Вот так! — говорит он, целуя фотографию.