— «Валерий похож днем на застенчивого бедолагу, а ночью становится монстром. Может быть, именно это меня привлекает? Не знаю. Сегодняшняя ночь была странной и страшной. Он спросил меня с нехорошей улыбкой, как я отношусь к новому в сексе. Я сказала, что нормально. После этого он достал наручники… Что было дальше, я не смогу описать. Когда Игорь вечером увидел мои ссадины, он спросил: «Что это?» Мне пришлось врать с три короба, но он, кажется, понял, что я вру. Весь день я думала, что мне надо расстаться с Валерием, но потом поняла — это за то, что я сделала с Берманом. Я должна расплатиться за свои грехи сполна! За мои пороки, которые делают жизнь окружающих невыносимой. Но я уже не в состоянии справиться с собой. Оказывается, если ты все глубже и глубже погружаешься в свое «темное Я», оно приобретает над тобой все большую власть… Я стала непохожей на себя. Зачем я мучаю Игоря? Зачем я устроила эту ужасную сцену Б.?»
Он молчал. Потом произнес:
— Да, я был ее любовником. Но я ее не убивал! Так что вы зря использовали методы шантажа… Сейчас ведь никого не удивишь нетрадиционным сексом? Или двое взрослых людей не имеют на это право? Она ведь сама этого хотела, разве нет?
— А секс с ребенком? — тихо спросила я. — Костя ведь несовершеннолетний!
— Он все врет, — горячо сказал Валерий Андреевич. — Вы его видели? Он испорчен! Он лгун!
— Я ему передам. А следствие разберется, — кивнула я и посмотрела в окно.
Бася шла по двору быстро, почти бежала. Но вдруг она остановилась и почти с благоговейным ужасом уставилась на окно внизу.
Та-ак…
Она стояла и смотрела, и я без труда догадалась, кого она там видит.
Застывшее лицо, пристальный взгляд слепых глаз.
Бабка Слонимцева ни черта не видит, но на Басю ее лицо явно навеяло воспоминания.
— Я ее не убивал и предоставлю вам все доказательства… Я вообще сюда не приходил, к вашему сведению! У меня алиби, — продолжал жужжать мне в ухо этот невыносимый тип.
Бася стояла, закрыв глаза, потом, справившись с нахлынувшим на нее тоскливым ужасом, пошла дальше.
«Господи, — подумала я. — Не может этого быть…»
— Я не убивал ее, поверьте же мне наконец!
Она стояла на пороге и смотрела на меня.
— Как в тот раз, — задумчиво произнесла она, рассматривая комнату. — Дверь снова открыта… Да не мельтешите вы так от страха, Валерий Андреевич! Того и гляди свои штанишки испачкаете!
Она остановилась и протянула вперед руки:
— Где там наручники, Саша? Марию Тумановскую убила… я.
— Что?!
Она обернулась.
Я и сама удивилась, увидев на пороге Ларикова с Игорем Воронцовым.
— Нет, — сказал Игорь. — Нет, Бася…
Она смотрела на него и улыбалась.
— Прости, что я не сказала об этом сразу. Я боялась. Знаешь, милый, так страшно признаться — куда страшнее, чем сделать. Но я ведь все равно не смогу так дальше жить, правда? Я обязательно бы пришла — да я сейчас шла сюда, чтобы обо всем рассказать!
— Бася, — прошептал он. — Бася, зачем?
Она смотрела на него так, что мне захотелось плакать.
Потом, вздохнув, перевела на меня взгляд и сказала:
— Пожалуйста, Саша, уведите меня отсюда…
— Я хотела бы услышать, что произошло, — сказала я.
Она кивнула и опять повторила
— Уведите меня, пожалуйста… Или его.
Я подняла глаза на Игоря. Он встал.
— Я… выйду покурить? — неуверенно спросил он.
— Конечно, — улыбнулась ему я.
Он ушел, и я снова вернулась взглядом к Басе.
— Я не могла этого сказать при нем, — сообщила она, теребя краешек своего свитера.
— Я поняла. Ты его любишь? Именно поэтому ты это и сделала?
— Именно поэтому, — послушно произнесла она, как девочка-первоклассница. — Иногда просто нет другого выхода… Конечно, я понимаю, вы на меня сейчас смотрите и видите чудовище, урода, который поднял топор… Но я не умею стрелять, и другого оружия не было. А мне надо было ее остановить! Она уже разрушила свою жизнь, и теперь она собиралась сделать то же самое с ним! Она была таким сложным человеком, что окружающим было просто опасно находиться с ней рядом! Вы не поймете этого, Саша! Вы очень ясный человечек, и у вас нет раздвоения личности! Боже, как все это…
Она подняла глаза к потолку, как будто молилась, хотя на самом деле она просто загоняла внутрь слезы.
— Бася, я…