Неотвратимость

— Могу изложить все подробности. Как-никак первое дело. Будто живой стоит он передо мной, этот Туркин. Очень неприятный, злой парень, остервенелый какой-то. Ребята просто затеяли научный спор, а Туркин полез в амбицию, глупости всякие начал пороть. А когда его подняли на смех, кинулся с кулаками.

— А почему как за покушение на убийство его не судили?

— Хотели. Да отец у него был тогда известным в городе человеком. Механик — золотые руки. Ну и вступились с отцовского завода и из института, где Туркин работал.

— Почему «был»? Умер, что ли, отец?

— Почти. Пьяница безудержный. Опустился, потерял человеческий облик. Сейчас слесарем работает — и то еле держится на том же заводе, где был главным механиком.

— Как же тогда поступили с Осипом Туркиным? Переквалифицировали ему статью на злостное хулиганство?

— Ну да. Дали три года условно. И на поруки отпустили.

— А где сейчас Туркин? Не знаете?

Начальник горотдела с сожалением пожал плечами.

— Чего нет, того нет. Насчет гостиницы для вас дать команду?

— Обязательно. И попрошу разрешения от вас связаться по служебному с Москвой. Надо сообщить данные о Туркине. Они там очень могут пригодиться, а то он пока у нас под кличкой ходит.

Переговорив с дежурным по МУРу, Павел снова обратился к подполковнику:

— Большое спасибо. И будет совсем все замечательно, если позволите взять на обыск с собой лейтенанта. Быстрее справлюсь. А то у меня на всю командировку — считанные дни.

Марат Абдрахманович Афзалов, начальник горотдела, не только позволил. Он сам позвонил прокурору, чтобы тот был заранее в курсе и заготовил для старшего лейтенанта из Московского угрозыска ордер на обыск у Туркиных.

И вот уже горотдельский «газик» притормаживает возле пятиэтажного дома на Советской улице.

Двухкомнатная небольшая квартира на третьем этаже. Хозяева обескуражены внезапным вторжением представителя московской милиции, понятых.

Вечер. На дворе вьюжит. Здесь, в квартире Туркиных, жарко, даже душно. И от батарей центрального отопления, которые, когда приближаешься к ним, так и обдают сухим теплом. И от большого числа людей, скопившихся в тесном, заставленном старой мебелью пространстве. И от атмосферы беспокойства, напряжения, выдавливающей на лбу непроизвольную испарину.

Обыск кое-что дал. Нашли дробь, картечь, пыжи картонные, гильзы к охотничьему ружью. На этажерке за книгами лежали записи Осипа, головоломные схемы.

После обыска и оформления протокола Павел Иванович вдруг почувствовал, как сильно он устал. Не мудрено! Сколько времени на ногах, а тут еще с самого утра некогда было перекусить.

— Худое он что опять натворил? Скажите, если можно.

Михаил Нестерович, отец Осипа, в ожидании ответа на свой вопрос волновался так, что даже губы у него тряслись. Большой, когда-то могучий, он казался куда старше своих пятидесяти лет из-за сутулости и множества морщин, тонкой сетью перепоясавших и лицо и даже шею.

— Так что же? — не выдержал затянувшегося молчания Туркин.

— Пока ничего определенного не отвечу. Сообщим, если подтвердятся наши предположения.

— Как в конце лета подался, так все там, в Москве, — невпопад, сокрушенно покачивая головой, как бы в лад своим затаенным мыслям, сказала вдруг мать Осипа, Евдокия Васильевна. Суетливая, беспокойная, внешне похожая на мужа. Черные ее, как агатовые шарики, глазки так и бегали из стороны в сторону, а руки все время находили себе работу, то переставляя с места на место посуду, то смахивая несуществующие крошки со стола, то приглаживая складки юбки.

— Пишет, и общежитие ему дали. — Евдокия Васильевна, видимо, не могла больше оставаться безучастной свидетельницей того, что происходило на ее глазах. Несмотря на сердитые взгляды мужа, она торопилась, пока не ушли люди, от которых зависела судьба ее сына, торопилась сказать то, что, по ее мнению, должно было помочь Осипу, создать доброе мнение о нем. — Мы со стариком каждый месяц ему по тридцатке посылаем.

— На общежитие?

— Нет, стесняется. Говорит, все ребята стипендией обходятся. На почтамт велит. На Главный.

— А где письма сына?

— Кто ж их знает, где они. Бумага. С мусором скорей всего выкинули.

— Скажите, Евдокия Васильевна, а как он рос? Как учился, с сестрой ладили ли, к вам с отцом как относился?

— Мальчишкой был ничего. Да и парнем стал — не любил баловства, над книгами больше сидел. Серьезный. Очень сердился только, когда мешали ему чем в занятиях-то. Пыхтит, бывало, над бумагами своими, а спросишь что — мало ли какая нужда по дому бывает? — взовьется ужас как.

Павел оставил родителям Осипа повестки с вызовом на утро в горотдел. Официальный допрос, даже свидетелей, лучше вести в «присутственном месте», как говаривал полковник Соловьев: обстановка милиции заставляет людей как следует взвешивать то, что они собираются сказать служителям закона. И сразу от Туркиных лейтенант Костя Судариков, оказавшийся очень обязательным и милым парнем, повел Павла к себе домой. Вот уж где он поел горячего и власть отоспался, пожалуй, впервые за последние несколько недель.